Это платье и было на ней, когда Тони, в шесть утра при чудесной июльской погоде, в павильоне на Баркли-сквер, сделал ей предложение. Он приехал из Оксфорда недели за две до того, и скоро сделалось ясно, что ни на кого, кроме нее, он смотреть не хочет. Он исправно ходил на те же балы, что и она, и, два-три раза пройдясь в танце с другими, вел ужинать Линду, а потом уже до конца вечера неотступно держался при ней. Тетя Сейди как будто ничего не замечала, но для всех прочих в кругу дебютанток исход дела был предрешен, вопрос был лишь в том, где и когда Тони сделает предложение.
Бал, выплеснувший их к нам (происходило это в прелестном старом павильоне на восточной стороне Баркли-сквер, теперь его снесли), готовился испустить дух — сонные ритмы плыли от музыкантов по опустелым залам, бедная тетя Сейди клевала носом, сидя на золоченом стульчике и ужасно томясь по своей постели, рядом с ней, продрогшая и смертельно усталая, изнывала я; все мои кавалеры разошлись по домам. Давным-давно рассвело. Линда который час где-то пропадала, никто в глаза не видел ее с самого ужина, и тетя Сейди, борясь с неодолимой сонливостью, тревожилась и начинала сердиться. К ней уже закрадывалась мысль, что Линда совершила непростительное прегрешенье и махнула в ночной клуб.
Внезапно музыканты оживились, грянул «Джон Пил», предвещая, что в завершенье последует «Боже, храни короля», и по залу туда-сюда понеслись вскачь Линда в сером облаке тюля и Тони; с одного взгляда ее лицо все нам сказало. Мы влезли в такси следом за тетей Сейди (она никогда не позволяла себе задерживать на ночь шофера), мы ехали, плеща по лужам, мимо толстых шлангов, поливающих улицы, мы поднялись по лестнице к себе в комнаты — и все без единого слова. Солнце тронуло косыми неяркими лучами нахлобучки на трубах, когда я отворила окно. Не в силах думать ни о чем от усталости, я рухнула в постель.
После танцев нам разрешалось поздно вставать, хотя тетя Сейди в девять часов всегда была на ногах и отдавала распоряжения по хозяйству. Когда сонная Линда в то утро спускалась по лестнице, дядя Мэтью встретил ее грозным рыком из холла:
— Только что звонил этот немец поганый, Крисиг, хотел с тобой говорить. Я велел ему убираться к чертовой матери. Я не желаю, чтобы ты связывалась со всякой немчурой, поняла?
— Но я уже связалась, — небрежно, с деланным равнодушием уронила Линда, — видишь ли, я с ним обручена.
При этих словах из своей маленькой гостиной на первом этаже выскочила тетя Сейди и, взяв дядю Мэтью за руку, увела его прочь. Линда заперлась у себя в спальне и проплакала целый час, а мы с Джесси, Мэттом и Робином строили тем временем в детской предположенья о дальнейшем развитии событий.