Окружающее мало вліяло на Скруджа. Не согрѣвало его лѣто, не знобила зима. Никакой вѣтеръ не былъ такъ лютъ, никакой дождь не былъ такъ упоренъ, какъ онъ, никакой дождь не шелъ такъ упрямо, какъ шелъ Скруджъ къ своей цѣли, никакая адская погода не могла сломить его. Ливень, вьюга, градъ, крупа имѣли только одно преимущество передъ нимъ. Они часто бывали щедры, Скруджъ — никогда; Никогда и никто не останавливалъ его на улицѣ радостнымъ восклицаніемъ: «Какъ поживаете, дорогой мой! Когда же вы заглянете ко мнѣ?» Ни одинъ нищій не осмѣливался протянуть къ нему руки, ни одинъ ребенокъ не рѣшался спросить у него который часъ, ни единая душа не освѣдомилась у него ни разу за всю его жизнь, какъ пройти на ту или другую удипу. Даже собаки слѣпцовъ, казалось, раскусили Скруджа и, завидя его, тащили своихъ хозяевъ под ворога и во дворы, виляли хвостами и какъ будто хотѣли сказать:
«Лучше вовсе не имѣть глазъ, хозяинъ, чѣмъ имѣть такіе глаза».
Но какое дѣло было до этого Скруджу? Это-то ему и нравилось. Пробираться по тѣсной жизненной тропѣ, пренебрегая всякимъ человѣческимъ чувствомъ, — вотъ что, по словамъ людей знающихъ, было, цѣлью Скруджа.
Однажды — въ одинъ изъ лучшихъ дней въ году, въ сочельникъ, — старый Скруджъ работалъ въ своей конторѣ. Стояла ледяная, туманная погода, и онъ слышалъ, какъ снаружи люди, отдуваясь, бѣгали взадѣ и впередъ, колотили себя руками и топали, стараясь согрѣться.
На городской башнѣ только что пробило три часа, но было уже совсѣмъ темно: съ самаго утра стояли сумерки, и въ окнахъ сосѣднихъ конторъ красноватыми пятнами мерцали сквозь бурую мглу свѣчи. Туманъ проникалъ въ каждую щель, въ каждую замочную скважину, и былъ такъ густъ, что противоположные дома казались призраками, хотя дворъ былъ очень узокъ. Глядя на это грязное облако, опускавшееся все ниже и все омрачавшее, можно было подумать, что природа на глазахъ у всѣхъ, затеваетъ что-то страшное, огромное.
Дверь своей комнаты Скруджъ не затворялъ, чтобы имѣть возможность постоянно наблюдать за своимъ помощникомъ, переписывавшимъ письма въ маленькой, угрюмой и сырой каморкѣ рядомъ. Невеликъ былъ огонекъ въ каминѣ Скруджа, а у писца онъ былъ и того меньше: подкинуть угля нельзя было, — Скруджъ держалъ угольный ящикъ въ своей комнатѣ. Какъ только писецъ брался за лопатку, Скруджъ останавливалъ его замѣчаніемъ, что имъ, кажется, придется скоро разстаться. И писецъ закуталъ шею своимъ бѣлымъ шарфомъ и попытался было согрѣться у свѣчки, въ чемъ, однако, не имѣя пылкаго воображенія, потерпѣлъ неудачу.