Но ему все же хотелось это сделать.
Мать Нанетт давно присмотрела это место и страстно желала заполучить его, — он знал это. Но как почувствует себя Нанетт, если они будут жить на руинах?
Неожиданно в его мысли прокралась девушка, называвшая себя Орелией Кроули. Он вновь размышлял над ее красотой, ее несгибаемым духом, ее восторженной невинностью, которые заставляли его воспринимать ее требование признать за ней часть наследства Ивана Кроули скорее как проявление жалости к себе из-за несчастной судьбы, а не алчности!
Он вспомнил, как Нанетт бросила: "Эти отвратительные люди!" Вероятно, он подпал под чары этой девушки, так как считал, что Орелия Будэн, или Кроули, если только таким было ее настоящее имя, — была далеко не отвратительна.
Сзади к нему подошел какой-то пассажир, бросивший для начала замечание по поводу собирающихся над головой дождевых облаков, но Алекс проигнорировал его приглашение завязать беседу и ответил весьма неприветливо. Он хотел остаться наедине со своими мыслями, которые сконцентрировались на характере его будущего, ныне покойного, тестя. Он никогда до конца так и не был уверен в одобрении со стороны Ивана его как будущего мужа Нанетт, хотя в этом вопросе он пользовался полной поддержкой мадам Кроули.
Он знал о позорном изгнании Мишеля Жардэна из числа обожателей Нанетт. Но если Орелия была тоже дочерью Ивана, а он постепенно начинал в это верить, то он с таким же успехом мог противодействовать и ее браку.
Такое оттягивание поисков жениха для незаконнорожденной дочери, о которой он так и не позаботился, казалось ему странным, если только Иван не любил слишком сильно своих дочерей.
На палубу упало несколько дождевых капель. Алекс, тряхнув головой, словно пытаясь отделаться от вереницы беспокойных мыслей, вернулся в салон, где уже собирались остальные пассажиры.
Орелия с трудом выносила томительное ожидание, так как в монастыре она была постоянно чем-то занята. Она поднималась с зарей, чтобы одеть малышей и построить их парами, и отправиться вместе с ними на завтрак. Потом начинались уроки, нужно было выполнить множество различных обязанностей по расписанному по часам режиму, и так до вечерней службы в храме. Потом ей приходилось укладывать своих подопечных спать и следить за их поведением до того, когда задували все свечи.
Здесь ей нечего было делать. Она поднималась на дамбу, шла по главной дороге, пересекающей весь город, потом долго гуляла вдоль ручья. Как все это было непохоже на реку Миссисипи, чьи грязновато-коричневые воды, пенясь, казалось, кипели между двумя дамбами позади монастыря весной, а резко возросший уровень воды так высоко поднимал корабли, что, казалось, они парят над монастырскими стенами. Ручей Террбон был тихим и спокойным, в его черной воде то здесь, то там лежали полузатопленные стволы деревьев, на которых можно было увидеть то маленькую голубую цаплю, то греющуюся на солнце, втянув голову под панцирь, черепаху.