Помнится, он тогда и старого Балкана заставил поставить свою подпись под своими письмами, объясняя это так: “Зять, ты участник войны, к тому же житель нашего села, к слову ветеранов войны сейчас в стране прислушиваются”.
А потом начались беспокойные дни, полные забот и тревоги о состоянии здоровья Умман мама. И если бы не необходимость найти тюленя, Балкан не скоро собрался бы в родное село, во всяком случае, в планах у него такой поездки не было.
Неожиданное появление Балкана, который будто с неба свалился, было на руку Ширвану, наконец-то исполнилась его мечта повидать родственника. Он понимал, что более удобного случая у него уже не будет, поэтому хотел именно сейчас выговориться и освободиться от того, что холодным черным камнем лежало у него на душе и мучало все эти годы. Он не должен упустить этот момент.
— Балкан, у меня к тебе есть и еще один очень важный разговор… Мы уже перезревшее зерно, Азраил в любой момент может прийти за нами и позвать за собой… Ты так долго не появлялся, что я уж запереживал: “Господи, неужели я так и унесу в могилу свой тяжкий грех?”… Я даже хотел написать об этом, думал, прочтешь после моей смерти обо всем узнаешь… Но раз ты своими ногами пришел сюда, придется тебе, зять, выслушать меня, — на сей раз хрипловатый голос Ширвана был более решительным, в нем чувствовалась боль.
Ожидавший какого-то обычного сообщения, старый Балкан произнес: “Говори, Ширван ага, что хотел сказать”, — при этом подумал: “Как бы не уснуть во время его разговора”.
По тому, как начал говорить Ширван, стало ясно, что разговор будет долгим. После этого Балкан подвинул к себе пару подушек, лежащих в изголовье постели, оперся на них локтями и приготовился слушать.
Видя, что собеседник готов его выслушать, Ширван заговорил несвойственным ему тихим голосом, словно опасаясь, что его могут подслушать. Совершенно неожиданно он начал разматывать запутанный клубок невероятно дикой истории.
* * *
Во время той встречи Балкана с Умман ничего особенного не произошло, разве что девушка взглядом дала понять, как он нравится ей, тем не менее она стала считать его своим и пока он был на войне, тайком от других поглядывала на дорогу, ждала его возвращения.
Каждый раз, когда от Балкана приходило письмо, Умман сама забирала его с почты, находившейся рядом с сельсоветом, и радостно несла его к ним домой. Зачастую она сама и читала матери Балкана его письма. Перед самой войной опять был изменен без конца меняющийся туркменский алфавит. Мать Балкана Отага, как и все другие привыкшая к прежнему письму, не очень-то умела читать на новом алфавите. Таким образом, у Умман каждый раз появлялась возможность подольше задерживаться в доме, о котором она мечтала.