Отбежав к обочине, он стал облизывать лапы, не раздавленные в этот раз совершенно случайно. Но всё равно ему было очень больно: пегий наткнулся на острие камня… Может, поэтому, хотя опасность и миновала, он никак не мог успокоиться, вскочив, вдруг злобно залаял вслед сердитому грузовику, канувшему в темноту. А потом, будто поняв, что его лай ничего не изменит, пёс просто улёгся у края помойки. В голове сильно туманилось от голода… В памяти стали оживать прожитые дни, ранее подзабытые им надолго…
Мазанка, где они родились и провели первое, относительно счастливое время жизни, не была похожей на дом, в котором ещё недавно жили люди. Лучи солнца, проникавшие сквозь высокое оконце с выбитыми стёклами и зияющую дыру тонкой глиняной стены, выхватывали и валявшуюся под заколоченной дверью разбитую деревянную чашку-керсен, и черпак без ручки; какие-то тряпки, висевшие на ржавых гвоздях; изодранное платье из домотканой материи-дарайи — всё, что досталось щенятам в наследство от бывших хозяев. По всему было видно, что люди уехали куда-то спешно, даже не успев взять с собой щенную собаку. И в полуразвалившейся лачуге вскоре и появились щенята.
В самом начале, когда мир для них оставался ещё тёмным и подозрительно неудобным, когда у них ещё не прорезались зубы, они изучали всю эту рухлядь по запаху, щекотавшему их неопытные ноздри и несмышлёный мозг. Да и позднее, когда уже открылись глаза, жизнь ещё надолго оставалась такой, какой им показалась в первые дни. Просто к запаху предметов добавились и очертания. Заботливая мать часто исчезала в белой дыре хибары, а затем возвращалась оттуда же с набрякшими сосцами, полными вкусного молока. И после еды щенята, сытые и счастливые, спали, закопавшись в старую солому, собранную когда-то и кем-то. Никому не было до них дела, никто их не тревожил. То, что мать — Большая белая сука, могла на каждый обед находить свежую кость или кусок мяса, и было основой их щенячьего рая.
А что потом? А потом началось знакомство с настоящей жизнью: неприветливой и грубой… В первые два месяца Пегий потерял одного из своих братьев — Белоснежного. А дальше будто кто-то запустил в семью Большой белой суки свою грязную когтистую лапу — не прошло и пары месяцев, как их родное пристанище опустело полностью. Всё катилось от плохого к худшему. И это по мере того, как щенята расширяли круг своей беготни вокруг мазанки.
Однажды щенки проникли в чей-то огород. Забыв об опасности, они играли в цветущем клевере, полном разноцветных бабочек и стрекоз со смешными, выпуклыми глазами. Малышей долго никто не тревожил, и резвились они, как хотели: бегали вперегонки, катались, валялись на молодом клевере. За полдня отсутствия мамы-кормилицы они успели не только вытоптать заметный участок клевера, но и основательно проголодаться. Пришла пора возвращаться домой. Но тут, буквально рядом, появился мальчишка, который, спустив штаны, стал писать. Мальчик не заметил в высоком клевере затаившихся щенят, а не разумным щенятам страсть как захотелось поиграть с ним! Первым бросился он, Пегий — понёсся к мальчишке с лаем, приглашающим к игре. Но мальчик не понял его намерений, и со страшным рёвом кинулся бежать домой. И щенята испугались, не знали, что делать дальше. А мальчик, не переставая орать, улепётывал, придерживая одной рукой штанишки. Так он — стрелой в дом!