Таким образом, работая над портретом девицы де Витри, у него сложились наилучшие отношения с прислугой, от привратника, которого он угощал папиросами, до Жюля, которого он одаривал сигарами; но особенно ему нравился дворецкий Эрнест. Г-жа де Витри пожелала, чтобы портрет ее дочери художник писал у нее на глазах. Поэтому г-н Дюмон перевез на улицу Варен необходимые принадлежности. Пока продолжались сеансы, Дюмон почти ежедневно завтракал у г-жи де Витри. Она, никогда не предлагавшая стакана воды никому, допускала к своему столу безвестного человека. Дюмон, сведя дружбу с дворецким Эрнестом, собрал несколько хороших историй о г-же де Витри, которые доставили бесконечное удовольствие г-ну де Бокенкуру.
От Эрнеста он узнал, что старая мебель особняка отправлена на чердак и что сарай полон старинных вещей, которые стояли там без пользы и о которых все давно забыли. Дворецкий весьма любезно предложил художнику выбрать из них, что ему понравится. Таким способом он оплачивал внимание к нему г-на Дюмона, сделавшего с него набросок. Г-н Дюмон согласился принять великолепное бюро, которое имел неосторожность показать г-ну де Серпиньи, сказав, что купил его у торговца старыми вещами в Монпарнасском квартале и теперь хочет продать. Г-н де Серпиньи внимательно рассмотрел тонко выполненную мозаику и безупречную бронзу и заметил г-ну Дюмону, что такие вещи у старьевщиков не попадаются. Дюмон смутился. Уж не узнал ли де Серпиньи, бывавший у г-жи де Витри, это бюро? Де Серпиньи предложил за него шесть тысяч франков. Дюмон не посмел отказаться, но затаил обиду на Серпиньи и обещал ему отплатить. Он подозревал, что в деле с керамикой Серпиньи кроется какая-то тайна. Он принялся следить за ним и довольно быстро раскрыл существование молодого Вильрейля и его истинную роль. Оставалось лишь осторожно и искусно распространить новость. Дюмон начал говорить полунамеками и четвертями намеков в мастерских, в салонах с самым милым видом о роли Вильрейля, как о вещи совершенно естественной. Если у г-на де Серпиньи есть помощник в работе, то, видимо, он несомненно смышленый малый, ведь в работах г-на де Серпиньи видна рука мастера?
Де Серпиньи, который всегда чутко прислушивался к тому, что говорилось о нем, скоро уловил распространяемый слух и, поразмыслив, заподозрил Дюмона.
Он располагал безошибочным средством, чтобы заставить Дюмона замолчать. Дюмон не отличался храбростью. К несчастью, Серпиньи тоже. Живи он во времена славного капитана Люка де Серпиньи, Дюмон сильно бы рисковал разделить участь гугенотского капитана. Де Серпиньи же умел стрелять только в спину. Стреляться лицом к лицу у него выходило хуже. Он сохранил об одной дуэли, состоявшейся несколько лет тому назад, очень тяжелое воспоминание. Де Серпиньи рассердился на острую шутку, за которую шутник, некий г-н де ла Гареннери, ни за что не хотел извиняться. Г-н де Серпиньи со всей отчетливостью помнил подробности встречи, траву лужайки, маленькую сосенку, чувство страха, заставившее все его тело покрыться потом, и двойной выстрел, после которого оба противника остались невредимы, но де Серпиньи решил никогда больше не подвергать свое мужество такому испытанию. И теперь он вынужден искать другой способ воздействия на противника. Он не нашел ничего лучшего, как написать Дюмону. В письме он объяснил, что бюро времен Людовика XVI продано им за тридцать тысяч франков, из которых двенадцать тысяч он предоставляет в его распоряжение, не желая присваивать себе целиком всю прибыль от продажи. Вещь дорогая, и он, Серпиньи, сделал ее исторической. Добрый янки, купивший бюро и отправивший его в Чикаго, твердо верил, что увозит с собой подлинное бюро Серпиньи, посланника регента, которое с тех времен никогда не выходило из рук семьи. Дюмон положил деньги в карман и больше не раскрывал рта.