Ах, папа, папа, загадочный пастырь, охраняющий волков от овец! Не бойтесь за Германию. Мы могли бы считать, что после содеянного ею на Востоке — нам позволено всё, но мы пришли туда не за тем, чтоб убивать женщин и детей, а чтоб уничтожить воинствующую хамскую мечту о порабощении народов чужого языка и расы. Даже не ради мщенья, а в целях санитарной профилактики мы обойдем с оружьем эту преступную страну. Нам нет нужды истреблять всех немецких дураков, поверивших своему ефрейтору, будто германская кровь дороже французской, негритянской или еврейской… Утешьте же обречённых фашистских главарей, ваше святейшество, обещаньем райского блаженства после петли, а потом, когда свершится правосудие, молитесь за них, сообразно вашему досугу, — за смирных и безопасных, навеки сомкнувших свои вурдалачьи окровавленные уста!
Нет, не помилуем, не отпустим, не простим. Не предадим наших великих мертвецов — от первого солдата вольнолюбивой Америки, Франклина Рузвельта, до того неизвестного русского автоматчика, который лишь мгновенье назад упал с простреленным сердцем в Берлине. Гадкий спектакль фашизма кончается, и освистанным балаганщикам не помогут теперь ни молитвенные воздыханья, ни дамское заступничество, ни купеческая доброта ко всемогущему злу, доставляющему дивиденды. Мы распознаем их в любом обличьи, обшарим горы, подымем каждую песчинку в захолустьях далёких материков. И если только былое отчаянье не выжгло чувства чести у людей, они не помилуют ни дворца, ни хижины, где застигнут притихших перелицованных беглецов, — обуглят самую землю, давшую им пристанище. Только так возможно обезвредить все, чем они ещё грозятся будущим поколеньям, испуская дух. Только беспощадностью к злодейству измеряется степень любви к людям. Да здравствует жалость, жалость неподкупных судей, — жалость к тем, которые ещё не родились!
Наступает желанная минута, ради которой мы четыре года бестрепетно принимали лишенья, тревоги, горечь неминуемых потерь. Борьба продолжается, предстоит ещё добить врага, но уже неправедная немецкая земля под сапогами нашими. Это утро и скоро день… Только что соединились победоносные армии Запада и Востока, и полководцы уже обменялись мужественным рукопожатием. Завтра, впервые за много лет, воины без опаски разведут костры на привалах. Грянул громовый капут тысячелетней бредовой немецкой мечте о надмирном владычестве… Потом пепел, смрад и вздыбленный прах медленно осядут на остывающие камни Германии, и тогда для человечества наступит слепительный полдень, который пусть никогда уже не сменится ночью! Какое отличное утро смотрит нам в лицо; как красивы и праздничны даже эти дымящиеся, с красными флагами пламени, берлинские развалины — в час, когда в них вступает Свобода!