Лев Гинзбург ничем, собственно, не отличался и не выделялся среди прочих московских студентов первых послевоенных лет. Как большинство из них, он был солдатом. За два года до войны, едва закончив десятилетку и отлично сдав приемные экзамены в Московский институт философии, литературы и истории, мальчик из интеллигентной семьи, с детства владеющий немецким языком и увлеченный немецкой поэзией, был призван в армию на срочную службу и в высоком звании рядового солдата отправлен на границу. Нет, не на ту, что была нарушена в ночь с 21 на 22 июня солдатами того языка, который он любил с детства. Волею судеб он уехал в противоположном направлении, на восток, и там, в стрелковом полку, в укрепленном районе на Амуре, прослужил шесть лет.
Вокруг него было множество людей, пришедших из разных краев нашей огромной и многоязычной страны. Они стали на много лет его друзьями, его средой, и это общение сделало его много сильнее и богаче. Он научился лучше понимать людей и их судьбы. Он с каждым днем приобретал новый опыт чувств и жадно впитывал густоту восприятия жизни. Для него было увлекательно и драгоценно непосредственное соприкосновение с русским языком во всем его богатстве, и он увлеченно воспринимал все, что окружало его, жило, волновалось, звучало вокруг. Разумеется, он писал стихи — он писал их с детства — и публиковал их в армейской печати. Он понимал и отлично знал читателей своих стихов, и это знание требовало от него простоты и доходчивости, выразительности и отчетливости. Так вырабатывался поэтический почерк. Так завоевывалось первое признание. Но никогда не забывался немецкий язык, и, вероятно, не раз, чтобы скоротать долгие, медленно идущие часы приграничного быта, юноша читал самому себе на память стихи великих немцев. И задумывался о том, сколь отличны они от судьбы, постигшей народ этих мудрых и добрых поэтов-мыслителей. Предмет его раздумий был гораздо объемнее собственно немецкой поэзии — он думал о природе искусства, о его неотделимости от гражданской совести, от судьбы общества. Он пытался сопрячь эти великие величины, вникнуть в их связь и взаимопроникновения и с тревогой думал о возможности существования истинной поэзии в условиях фашистского режима.
Мудрено ли, что, вернувшись в Москву, он кинулся в библиотеки, и лишь в изданиях, выходивших в эмиграции и в подполье, отыскал ответ на свои недоумения — поэзию немцев-антифашистов, полную душевной боли и гнева, — и глубоко взволнованный ею, захотел поделиться своим волнением с чутким русским читателем поэзии. Для этого нужно было заставить немецкие стихи зазвучать на русском языке, стать русскими стихами. Подобную задачу можно решить, только испытывая в ее решении острую, насущную потребность. Только при этом условии рождается полноценный, полнозвучный, полноправный перевод. Только при этом условии появляется истинный переводчик. Таким переводчиком немецкой поэзии стал молодой Лев Гинзбург.