Распрощались. Они ушли. Я жадно стал расспрашивать Юлю про Машу. Юля рассказала: перед тем как уходить. Маша пришла с Юлею под окно моей комнаты (оно выходило в сад) и молилась на окно и дала клятву, что никогда, во всю свою жизнь, не забудет меня и всегда будет меня любить. А когда мы все уже стояли в передней, Маша выбежала с Юлею на улицу, и Маша поцеловала наш дом. Юля отметила это место карандашиком.
– Пойдем, покажи!
Вышли на улицу, белую в майских сумерках, с улегшеюся пылью. Около первого окна, близ крыльца, Юля отыскала свой карандашный кружочек. Я с трепетом и радостною грустью поцеловал это место.
И после я часто в сумерки выходил на улицу и крепко целовал обведенное карандашиком место, к которому прикоснулись Машины губки.
***
За вечерним чаем я объяснял Юле и двоюродной сестре Констанции, что такое «ускок». Качели должны были изображать галеру. Юля – богатую венецианскую девушку, Констанция – ее няню, я – атамана ускоков.
– Вы раскачайтесь повыше, а я подкрадусь из-за кустов, вскочу на корабль, и произойдет битва.
Папа разговаривал с мамой. Я услышал: «Плещеевы», «Маша». Мы прислушались.
– Так что все уже уехали в Богучарово, а Варваре Владимировне пришлось остаться с Машей в городе…
– Папа, почему Маша осталась?
Оказалось: Маша вчера на улице споткнулась о тумбу, упала и сильно расшибла себе ногу, так что ее на извозчике отвезли домой, и она до сих пор лежит.
Девочки с сочувствием глядели на меня. Я молча встал И ушел в сад.
В заднем углу сада, за густою бузиною, я прислонился локтем к забору, лоб положил на локоть и собрался плакать. Но слезы почему-то не шли. Мне было стыдно, я повторял себе:
– Бедная Машечка!
Представлял себе, как она лежит на тротуаре, как кровь ручьем хлещет из разбитой ноги, как она стонет…
– Бедная, бедная моя Машечка!
Но слезы не являлись. Я тер кулаком глаза, сопел носом, – никакого результата.
Из-за кустов доносился скрип качелей, смех девочек. Я для проформы высморкался, достал из кармана деревянный кинжал и осторожно пополз меж кустов к венецианской галере.
– Братцы! За мной!
Во главе невидимых товарищей я одним махом вскочил на высоко взлетавшие качели. Галера села на мель. С ножом в зубах я бросился к венецианской красавице.
Юля с укором смотрела на меня и качала головою:
– Маша ногу себе расшибла, а ты играешь и смеешься!
Я опешил. Вынул из зубов кинжал, спрятал в карман, помолчал и плаксивым голосом сказал:
– Я старался рассеяться. Все время плакал, насилу утешился. А ты мне опять напомнила!
Заморгал глазами, потянул в себя носом и, волоча ноги, побрел к себе за бузину. Опять попытался плакать. Ни слезинки! Делать нечего. Воровато огляделся, послюнявил пальцы. По щекам протянулись две широкие мокрые полосы. Я пошел к девочкам и спросил Юлю, сердито всхлипывая: