Жирненькими пальцами председатель Военной коллегии переворачивал странички дела, лениво позевывал. Кузнецов вспоминал: «Разве его могши вывести из равновесия такие фигуры, как мы! Он видывал здесь и людей покрупнее, и дела посерьезнее. .. Позднее, продумывая этот процесс до деталей, я пришел к выводу, что Ульрих — это слепое орудие в руках вышестоящих органов. Ничего вразумительного он нам не предъявил»[284].
Адмирал Кузнецов вспоминал: после этих «милых» бесед их четверка собралась в курительной комнате. Потом перекусили. Кто-то нерешительно предположил, что, может быть, этим все и завершится. Но в окружающей атмосфере уже что-то неприметно изменилось. Кто-то из подсудимых захотел позвонить по телефону — эту попытку пресекли. Кто-то захотел покинуть здание на 10—15 минут, чтобы пройтись по воздуху — не пустили.
Следствие и суд закончились в течение одного дня, но точно так же, как перед вынесением приговора судом чести, здесь возникла большая, тягостная пауза. Куда ездил Ульрих, зачем ездил — очевидно. Антракт, правда, затянулся. В Кремле не спешили.
Лишь около двух часов ночи, вспоминал Кузнецов, подсудимых по очереди стали вызывать в зал заседаний и в отсеке за высокими прочными перилами расставлять по новому порядку — Алафузов, Степанов, Галлер, Кузнецов с приставленными по бокам часовыми. Адмиралы, конечно, сохраняли внешнее спокойствие, но неизвестность предстоящего тяготила.
«Встать», — раздалась тихая, даже какая-то будничная команда, и на возвышении появилась фигура Ульриха. Началось чтение приговора. Алафузова и Степанова приговорили к 10 годам лишения свободы каждого. «Я прикинул: начали с младшего по должности, я — старший, — вспоминал Кузнецов. — Если начинают с 10 лет, то мне, пожалуй, грозит и "вышка"». Но вот Ульрих доходит до Галлера. Льву Михайловичу присудили 4 года лагерей. Кузнецов подумал: «Видимо, мне тоже четыре. На четверых — 28 лет...»[285]
Но над бывшим наркомом вождь все же смилостивился, вероятно, решив, что достаточно морального публичного избиения. Суд постановил уголовному преследованию Кузнецова не подвергать, а снять с должности и понизить в воинском звании на три ступени до контр-адмирала. «Вот что сделала записка карьериста Алферова и пакость Булганина», — напишет позже Кузнецов.
После команды коменданту «Решение суда исполнить» Николая Герасимовича оставили в зале суда, а троих адмиралов увели под конвоем. Кузнецов очень переживал за своих товарищей, но ничего не мог сделать, чтобы хоть как-то облегчить их судьбу.
А она была жестокой. Если адмиралы Степанов и Алафузов поплатились силами и здоровьем, то Галлер — еще и жизнью: он умер в заключении. Судя по некоторым сведениям, Лев Михайлович и не надеялся выйти из тюрьмы. Многих его боевых товарищей еще по императорскому флоту репрессировали в 30-е гг., и он как представитель старого офицерства хорошо знал, что такую категорию Сталин редко выпускал из тюрем и лагерей.