Только черту известно, говорил Песах Кедем, что, собственно, привело к нам этого студента-нестудента. Да и откуда тебе знать, что он и вправду студент? Проверила ли ты документы перед тем, как поселить его у нас? Читала ли ты его работы? Устроила ли ты ему экзамен, устный и письменный? И кто сказал, что это не он копает землю под домом каждую ночь? Что-то ищет там, какой-нибудь документ или древнее свидетельство, которое докажет, что эта усадьба когда-то принадлежала его предкам? И, быть может, он вообще прибыл сюда, замыслив потребовать для себя права на возвращение, потребовать права владения и двором, и домом от имени какого-нибудь деда или прадеда, который, возможно, сидел на этой земле еще во времена оттоманской Турции? Или еще раньше, во времена крестоносцев? Сначала он поселится у нас, этакий незваный гость, то ли квартирант, то ли помощник по дому, по ночам будет подкапываться под фундамент нашего дома, пока стены не закачаются, а затем поднимется и потребует от нас права собственности? И часть нашей земли? По праву предков? Пока мы с тобой, Рахель, не обнаружим себя выброшенными к чертям собачьим?.. Снова налетели бесконечные мухи на веранду, и в комнате моей тоже мухи. Твои кошки, Авигайль, вот кто привлекает сюда всех этих мух. Да и вообще, твои кошки уже стали подлинными властелинами этого дома. Они и этот твой иноверец-араб. Да еще твой скотский ветеринар. А мы, Рахель? Что же мы, скажи-ка мне на милость? Нет? Не скажешь? Тогда я тебе скажу, дорогая моя: тень преходящая. Вот кто мы такие. Тень преходящая. Вчерашний день, что миновал.
Рахель заставила его замолчать.
Но спустя минуту одолела ее жалость, и она вытащила из кармана фартука две дольки шоколада в серебряной фольге: «Возьми, папа. Возьми себе. Поешь. Только дай немного покоя…»
9
Дани Франко, умерший в день своего пятидесятилетия, принадлежал к натурам чувствительным, и глаза у него, как говорится, были всегда на мокром месте. Он частенько пускал слезу на свадьбах и рыдал, когда показывали кино в Доме культуры Тель-Илана. Кожа на шее его, обвислая и сморщенная, напоминала зоб индюка. Звук «р» произносил он мягко, и благодаря этому в его речи слышалось эхо французского акцента, хотя французский знал он весьма слабо. Квадратный, широкоплечий, ноги он имел тонкие — так выглядит одежный шкаф, стоящий на ножках-палочках. Имел он привычку обнимать собеседника, запросто обнимал и людей незнакомых, размашисто ударял их по плечу, тыкал в грудь, меж ребер, хлопал по затылку, частенько еще и самого себя по бедрам, и даже ткнет, бывало, тебя в живот слегка, вполне дружески кулаком.