Поѣздъ мчался. Въ тѣсномъ задверномъ углу третьекласснаго вагона, съ промерзлымъ добѣла окномъ, было холодно, тускло, слѣпо. Фонарь безпокойно мигалъ оплывшею стеариновою свѣчею, въ вентиляторѣ пѣла вьюга. Я лежалъ на жесткой скамьѣ, вытянувшись навзничь, руки за голову, въ дорожномъ отупѣніи очень далеко и по скучному дѣлу ѣдущаго человѣка, безъ мыслей, безъ вниманія. Бываетъ такое милое состояніе души и тѣла, когда не ты управляешь своими пятью чувствами, a они управляютъ тобою, и глядишь, и видишь ты передъ собою не потому, что есть воля и охота смотрѣть, a только потому, что глаза во лбу есть, зрительный аппаратъ работаетъ; слышишь не то, что интересъ велитъ слушать, но что само въ уши лѣзетъ.
Въ вагонѣ было очень пусто. Купецъ въ лисьей шубѣ, который, когда ввалился къ намъ на глухой, промежуточной станціи плюхнулся на скамью, всю ее покрывъ полами, и остолбенѣлъ, какъ сидячій идолъ: спалъ ли онъ или просто застылъ въ торжественномъ сознаніи своего капиталистическаго величія, – кто его знаетъ? Приказчикъ при купцѣ, – тощій, задерганный малый, не спускавшій съ своего владыки безсонныхъ, собачьихъ глазъ. Захолустный протопопъ, возвращавшійся восвояси изъ дѣловой столичной побывки: онъ отъ самаго Петербурга какъ залегь, гора-горой, подъ мѣховую рясу, такъ и храпѣлъ теперь вотъ ужъ двѣсти восемьдесятъ вторую версту. И, наконецъ, два жандарма, по даровымъ билетамъ, въ служебной командировкѣ изъ Питера въ Москву, съ казенными пакетами за обшлагами шинелей. Оба были бравые, здоровые молодцы, съ ярко-свѣтлыми пуговицами, при шашкахъ, съ револьверами на поясномъ ремнѣ. Они занимали ближайшее ко мнѣ отдѣленіе, и, изъ-за высокой деревянной спинки скамьи, внятно гудѣли ихъ густые голоса – теноровый баритонъ и бассо-профундо. Рѣчь шла о какомъ-то вахмистрѣ, какъ онъ «сталъ черезъ то въ своей жизни несчастенъ, что дочь въ гимназію отдалъ».
– Отдать отдалъ, a довести по конецъ свершенія курса – тю-тю, пороху не хватило.
– A наши сказывали: съ состояніемъ онъ, будто, вахмистръ вашъ?
– Не въ деньгахъ сила. Не деньгами – карахтеромъ не выдержалъ.
– Забоялся?
– Духомъ упалъ.
– Видите ли!
– Да. Учена, говоритъ, больно стала. Еще подучится – пожелаетъ ли меня, солдата, за родителя почитать?
– Это онъ, ежели хотите знать, довольно резонно.
– Никакого резона не предвижу, потому что дѣвка шла первою изъ класса въ классъ, такъ что ее даже представляли знатнымъ посѣтителямъ, въ качествѣ какъ бы гордость учебнаго заведенія.
– Если знатнымъ посѣтителямъ, то, конечное дѣло, напрасно.
– До пятаго класса вахмистръ душою падалъ и сомнѣніемъ изнывалъ. Ну, а, какъ поступила она за успѣхи свои въ пятый классъ и начала происходить науку-исторію, совсѣмъ забоялся вахмистръ: шабашъ! взялъ дѣвку, дома къ печи присадилъ, – помогай матери!
