Это была богатая дверь из красного дерева, щедро украшенная резьбой с изображением сцен из книги Иова. Голова ангела, отлитая из меди, служила дверным молотком. Когда я опустила его на место, глаза ангела возмущенно раскрылись и стали с подозрением меня разглядывать. За моей спиной находился сад, поросший виноградом, с уединенными беседками и скамейками для чтения; из-за него дом казался еще более роскошным и отгороженным от всего мира.
Дверь открыла дочь покойника.
Она была вся розовенькая, персиковая и сливочная; мне захотелось лизнуть ее кожу и проверить, такова ли она на вкус, как и на вид.
— Хепсиба Бэллентайн! Растяпа! Соберись, это бизнес.
И папаша наградил меня оплеухой, как в те времена, когда был жив. Сейчас его рука свободно прошла сквозь меня, и я почувствовала лишь холод, текущий по моим венам. Вообще-то я не сильно скучаю по синякам.
Девушка меня не узнала, хотя я почти год работала в этом доме, но ведь это я смотрела на нее тогда, а она на меня — нет. Когда моя мать ушла в мир иной, стало очевидным, что она уже не сможет родить Гектору детей. Точнее, сына, который унаследовал бы его дело. Тогда он решил, что я должна учиться этому ремеслу, и сменил вывеску — но не на «Бэллентайн и дочь», разумеется. «Бэллентайн и другие».
— Говори же, идиотка, — прошипел папаша мне в ухо, как будто кто-то мог его услышать. В последние восемь месяцев, после того, как он скончался от внезапной простуды, его вообще никто не мог услышать.
Голубые глаза, покрасневшие от слез, должны были выглядеть уродливо на ее симпатичном овальном личике, но Люсетту Д’Агилар красила даже скорбь. Ей шло все: от черного траурного платья до гладких, зачесанных назад волос, собранных в строгий пучок. И неудивительно, ведь она редкая штучка, рожденная счастливой.
— Да? — проговорила она так, будто у меня нет прав нарушать покой скорбящего дома.
Я стянула с головы чепец, чувствуя, насколько спутаны мои волосы, и выставила его перед собой наподобие щита. Мои ногти были поломаны, а руки покрывали пятна краски и лака, которые я использую при работе с деревом. Как могла, я прятала пальцы под тканью чепца.
— Это по поводу гроба, — сказала я. — Я Хепсиба. Хепсиба Бэллентайн.
Ее взгляд по-прежнему был непонимающим, но она сделала шаг назад и впустила меня в дом. По правилам я должна была войти через заднюю, предназначенную для прислуги, дверь. Гектор так бы и поступил, он так поступал всю жизнь, но я-то предоставляю ценную услугу. Если они доверяют мне создание достойного смертного ложа для своих родных и близких, то должны впускать через парадную дверь. Все вокруг оповещены о случившейся смерти, в больших домах невозможно спрятаться, и я не буду прокрадываться внутрь, как будто мое призвание позорно. Гектор ворчал пару раз, когда я начала заявляться в дома покойников таким способом — точнее, пронзительно кричал, и этот крик, затихая, переходил в ворчание, — но я всегда ему говорила: а что им остается?