Собрание сочинений в 4 томах. Том 4

Под утро ей приснились цветы, но… бумажные. По привычке разговаривать с мертвой природой она тут же сказала им, что они глупые, жалкие, хоть и привлекают своими нежными красками и гофрированной бумагой. Этот памятный сон не тянулся, как другие сны, путаными картинами, а приснился целиком и сразу пропал. Она и в жизни терпеть не могла бумажных цветов и даже ссорилась из–за этого с теткой Ниной Петровной.

Еще не просыпаясь, она почувствовала великое счастье в душе: сегодня предстоял переезд на новую квартиру. Новую до восторга, до невероятности! Что же касается сновидений, то даже жуткие сны не отягощали ее поутру. Может быть, потому, что ей не было еще двадцати лет.

Она всегда об этом помнила. Пусть она, Ирина Полынкова, по паспорту человек уже совершеннолетний, и все же ей девятнадцать, а не двадцать…

«Я, — часто говорила она себе, — еще никогда не любила». Школьные романы в счет не шли. Да и что там было? Одни пустяки! А любовь оставляет след в жизни человека. В этом смысле жизнь ее пока проходила бесследно. Но, как и полагается, она мечтала о любви. Ей мнился герой ее романа, придуманный в школе, за партами старших классов. Он обладал светлой красотой, был мужественно–великолепен, изящно одевался, умел хорошо вести себя в обществе… Его смутный образ часто являлся ей в мечтах и был не человеком, а скорей каким–то неопределенным и голубым туманом. Но она не хотела думать об этом и с нетерпением ждала, когда же герой явится ей на самом деле, а не только в мечтах.

В жизни Ирочки был один след, огромный, вечный: в первый год Отечественной войны она потеряла мать и отца. После этого страшного удара что–то в ней осталось навсегда. Внимательный и чуткий взгляд заметил бы это в ее всегда чуть сдвинутых бровях, в зрачках, которые иногда останавливались и леденели, в улыбке, всегда появлявшейся медленно и точно после борьбы. Но для того, чтобы это заметить, требовался очень внимательный и чуткий взгляд…

Наконец Ирочка проснулась. Ленясь повернуть голову, она скосила глаза и увидела на полу огромный, туго стянутый узел. Да, они сегодня действительно переезжали! Ирочка беззвучно засмеялась.

Из своего угла, загороженного выцветшей репсовой ширмой, дядя Иван Егорович хрипло спросил:

— Чего смеешься, Ирка?

Его душил тяжелый утренний кашель закоренелого курильщика, но слышал он удивительно.