Никогда не знаешь, как повернется Судьба — только расслабишься, считая, что заслужил отдых, а она вздумает пошутить и ткнет тебя носом в снег — глотай и не жалуйся.
Вызов к Азизу Каэнни застал меня врасплох. До сих пор никому из курсантов бывать у старика не доводилось: тот был нелюдим, замкнут, и второго такого въедливого, дотошного, и без меры вредного среди наставников Академии нужно было еще поискать. Не препод, а холера. Вот именно так, Холерой, мы и называли за глаза преподавателя по навигации.
Его крутого нрава боялись все: от зеленых новичков, только попавших в Академию и благоговевших перед каждым преподавателем, и до прошедших полный курс обучения выпускников. Если Каэнни подозревал, что курсант недостаточно хорошо изучил предмет, то с легкостью мог отправить неудачника на переэкзаменовку, а то и оставить продолжать обучение — полгода, год и более. Нескольких выпускников он «зарубил» непосредственно перед подписанием контракта, аннулировав результаты экзамена, и ни в одном из случаев ректор с Холерой не спорил.
Оставалось только надеяться, что мне подобный поворот не грозит. И хотя за мной не числилось никаких особых прегрешений, а экзамен по навигации был сдан на «отлично», вызов заставил встревожиться: от подобного внимания Холеры любому бы стало не по себе.
Строить догадки было некогда: терпением старик не отличался. «Чему быть, того не миновать», — подумал я и не став тратить время зря, схватил куртку и понесся к зданию, в котором располагались апартаменты преподавательского состава
На бегу пытаясь справиться с заевшей застежкой, я старался не обращать внимания на ледяной, пронизывающий ветер, бросавший в лицо пригоршни снежинок. Руки подрагивали, и плюнув на безнадежное дело, я прибавил скорости. Ничего, не замерзну: от приземистых серых курсантских казарм до подсвеченного прожекторами и облицованного черным полированным гранитом здания было минут десять ходьбы, бегом и того меньше. Сбавил темп я только около самого крыльца.
Я вошел в холл и почувствовал, как в лицо дохнуло теплом. Бросив куртку дежурному, взбежал по натертой до блеска каменной лестнице на седьмой — верхний — этаж, обошел выгнутую стеклянную стену оранжереи, и остановился у широких дверей, чувствуя, как от волнения бешено колотится сердце в груди, постучался и переступил порог.
О достатке преподавателей говорили открыто, но все же роскошь обстановки ошеломила, и на краткий миг я потерял дар речи. В приглушенном свете настенных бра из полутьмы выступала безумной цены антикварная мебель, украшенная искусной резьбой, притягивал взгляд наборный, натертый до блеска паркет, поверх которого был постелен удивительный светлый шелковый ковер с прихотливым узором.
