В безмолвной тиши хвойного леса, окутанного непроглядной темнотой новолунной ночи, слышалось лишь далекое уханье филина. Стареющий месяц ушел на покой, а звезды скрылись за пеленой облаков, закрывавших небо от края до края. Во мраке смутно угадывались очертания раскидистых еловых лап, источающих терпкий смоляной аромат.
Внезапно раздался сначала приглушенный, а со временем становящийся все громче, треск сухих веток, застилающих землю. В пелене темноты упрямо шагал, едва волоча ноги, странный человек. Его тяжелое дыхание было хриплым и чуть свистящим, словно задыхаясь, он жадно втягивал тягучий лесной воздух. Лицо незнакомца было страшно обожжено, начисто лишенное бровей и ресниц, покрытое громадными волдырями ожогов, оно выглядело неживым и напоминало искусно сделанную маску. Его обугленная одежда, опаленная голова и лицо, изуродованные огнем руки, говорили об одном — человек, пробирающийся через лес, недавно сбежал из страшного пожара. А он шел все дальше, так, как будто неведомый компас указывал ему дорогу.
Наконец, изможденный незнакомец добрался до небольшой лесной поляны, в центре которой закрытая со всех сторон еловой стеной находилась каменная статуя, чуть выше человеческого роста. Изваяние представляло собой согбенную фигуру в удивительно мастерски высеченном балахоне, струящимся мраком ниспадающим к подножию. Лик объявшей костлявыми руками иззубренный обсидиановый серп статуи скрывался в глубине складок капюшона из темного камня, лишь пристальному взору являл свое устрашающее величие оскалившийся каменный череп, увенчанный замысловатой тиарой из вулканического стекла.
Обожженный человек приблизился вплотную к монументу, уперся в него головой и достал из-за пазухи нож. Сосредоточившись и вдохнув в последний раз, он громко, насколько ему позволяли сожженные огненным воздухом легкие, крикнул: «В твою славу, Саар-Хе!», и безжалостно, недрогнувшей рукой полоснул себя по горлу. Поток крови хлынул из рассеченных артерий, заливая каменное изваяние. Простояв несколько секунд, он соскользнул по статуе вниз, а хлещущая кровь залила мягкую, засыпанную хвоей, почву. Попавшая на изваяние эссенция жизни неожиданно впиталась в статую, которая стала чернее ночи. Темнота, исходящая от монумента, стала сгущаться перед лежащей жертвой, окутывая ее. Кровь, покинувшая тело, словно жидкая ртуть стала собираться в капли и возвращаться в иссушенные сосуды. Страшнейшие раны и ожоги незнакомца затягивались и исчезали бесследно. Его лицо преображалось, приобретая человеческие черты. А все сгущающаяся темнота полностью скрыла неприметную лесную полянку, которая исчезла из внешнего мира, оставив видимой лишь идиллическую картину ночного леса.
