Он всегда казался нерешительным. Мягким, безвольным человеком, для которого любое принятие решений, виделось сродни душевной муке или потере почвы под ногами. Я была отголоском его прошлой жизни, острым росчерком пера, однажды испортившим картину цельного натюрморта, и он долгое время предпочитал не вспоминать обо мне.
Первенец. Единственный ребенок. Дочь, рожденная в браке, оборвавшемся ночной аварией в то время, когда он еще мог любить. Так говорила бабушка, так полагала я, а как было на самом деле — не думаю, что когда-нибудь узнаю. Он бежал от меня, как чумной, вспоминая о дочери лишь в короткие визиты к матери, и я всегда знала, что нелюбима и нежеланна. Пустой формуляр человеческих отношений, который время от времени требуется заполнять вниманием. Коротким, как галочка или клик "ок!". Клик "ок!" в ответ на осторожное "папа?", и ничего больше.
С тех пор у моего отца было много женщин, уютных домов и теплых компаний, где-то далеко от меня в больших городах, но вот семья появилась значительно позже. Впрочем, когда я узнала о ее существовании, отец как раз успел отметить трехлетний юбилей своих отношений.
— Познакомься, Настя. Это — Галина Юрьевна Фролова. Мой официальный директор, а в личной жизни — жена. Она наслышана о тебе.
— Здравствуй, Настя.
— Здравствуйте.
— А это сын Галины Юрьевны — Стас, твой сводный брат. Вы с ним почти ровесники, Стас лишь немногим старше, так что мы с Галей очень надеемся, что вы подружитесь.
В ответ холодное молчание и мое робкое:
— Здравствуйте…
В ту осень дожди лили непрестанно. В нашем северном городке не было никакой возможности избавиться от холодной сырости. Она проникала сквозь стены и окна, забиралась под кожу и гуляла в крови хандрой пасмурного дня. Сначала заболела я, а после, когда погода расшалилась не на шутку, встречая прохожих ледяным ветром и снежным крошевом, с воспалением легких слегла и бабушка. В городе отца мы оказались вдвоем: она в больнице, а я — в новом красивом доме его семьи. Большом и просторном, неприветливом, так не похожем на нашу старенькую, маленькую квартиру в городке. То, что этому дому никогда не стать моим я почувствовала, едва переступив порог.
Они стояли в холле — мать и сын, когда отец, выпустив меня из машины, распахнул дверь и ввел свою дочь дом. Виновато передернув плечами, стянул с шеи шарф, опуская у моих ног сумку.
— Ну вот, Галя, мы и приехали. Моя Настя.
Моя Настя. Это был первый раз, когда я провела почти два дня рядом с отцом, пусть не в любви, но в относительной заботе с его стороны, и сейчас чувствовала, как под взглядом незнакомой женщины отец вновь отдаляется, улыбаясь ей куда охотнее, чем мне. Своей пятнадцатилетней нелюбимой дочери.
