Каждую ночь мне снится один и тот же сон, в котором я вижу себя откуда-то сверху.
Я — другой я — лежу на холодном асфальте, а мне на лицо падает первый снег. Из раскрытых губ от последнего выдоха поднимается еле заметный пар. Из носа течет кровь. Губа разбита, и мне кажется, что я, который внизу, уже мертв. Мои уже стеклянные глаза смотрят на звезды, но не видят их.
Каждое утро я просыпаюсь в холодном поту и говорю себе:
— Не сегодня. Я умру не сегодня.
Я часто рассказываю об этом Софии. Она улыбается и называет меня болваном. Мы живем вместе в нашей квартире на третьем этаже стандартной пятиэтажки уже почти год и практически привыкли друг к другу. Она частенько флиртует со мной и, вполне возможно, в другой жизни у нас бы что-то получилось, но ее перерезанное горло меня смущает. Она ходит по нашей трехкомнатной квартире, и из ее раны льется кровь, день за днем пропитывая белую полупрозрачную ночнушку, сквозь которую можно разглядеть почти идеальное тело. Но в этот грязный, дождливый октябрь я хочу попрощаться с этим мертвым телом навсегда.
У меня есть дурацкая привычка — часто в обед, перед работой, я подхожу к окну, курю и смотрю на здание, которое находится за моим домом, через дорогу, на расстоянии пятидесяти метров. В народе его называют Домом скорби. Это такая небольшая одноэтажная постройка, где отпевают умерших.
— Ром, тебе не кажется это немного странным: вот так пялиться на мертвецов? — спросила София в тот момент, когда я направил свой взгляд на похоронную процессию и четырех мужчин, идущих впереди и несущих стандартный деревянный гроб, обитый красным бархатом.
— Нет. Я же смотрю на тебя каждый день, — ответил я, не поворачиваясь.
— Это разные вещи, — продолжила она. — Там настоящий синюшный мужик, который воняет смесью ароматов скисшей рыбы и блевотины.
— Запах гниения? — спросил я. — Может быть. Но этого синюшного типа сегодня закопают, а ты будешь маячить перед глазами целую вечность. Кстати, ты знаешь, какой должна быть глубина могилы?
— Мне незачем это знать, — отрезала София.
— Могилу роют не меньше полутора метров, и не более двух метров с хвостиком, — ответил я на свой же вопрос. — Для того, чтобы трупный яд не попадал в грунтовые воды.
— Ром, фу блин… — пробурчала София. — Я, конечно, в твоих глазах не самая приятная девушка, с учетом вот этого, — она показала на глубокий порез на своем горле. — Но, мне кажется, говорить о разложениях глупо и противно.
— Возможно, — отвечаю я, и тушу сигарету в стеклянной пепельнице.
За окном остаются мусорные баки, в одном из них копошится бомж, по дороге идет моя добродушная соседка — тетя Люба — и машет мне рукой, а через дорогу Дом скорби, который меня уже не пугает.
