— Что ты выбрала на этот раз, Айви?
Я похлопала себя по карману:
— «Лепестки на ветру». Жуть как трогательно, сплошь про то, как душа покидает тело и уносится на крыльях нежного ветерка.
Эзра Снэгсби кивнул, да так, что его бульдожьи щёки подпрыгнули и снова обвисли.
— Вот и молодец. — Тут он вдруг настороженно уставился на меня из-под неукротимых зарослей бровей: — Ты ведь прочтёшь всё, как написано в книге, да, Айви?
— Да, дорогой. Всё в точности до последнего занудного словечка.
Он снова кивнул, но теперь уже не мне, а мамаше Снэгсби, которая чуть не лопалась от собственной важности. Даже когда повозка подпрыгивала на ухабах, мамаша Снэгсби сидела на сиденье как влитая.
— Это мисс Бойни мне подобрала «Лепестки на ветру», — сказала я, разглаживая подол своего лучшего платья насыщенного ярко-синего цвета (и отделанного белым кружевом!). — Она пришла на место старого библиотекаря, мистера Аберкромби — он пропал без вести. Последний раз его видели где-то между древнегреческими мифами и французскими романами. Загадка века! А мисс Бойни работает в библиотеке всего несколько недель, но уже души во мне не чает.
— Очень интересно, Айви, — произнёс Эзра и протяжно вздохнул, после чего привалился к стенке и его тяжёлые веки опустились. Не прошло и минуты, как он захрапел.
Мамаша Снэгсби постучала в потолок кэба зонтиком:
— Эй, возница, нельзя ли побыстрее? Мы вообще-то спешим!
До того как мисс Фрост отправила меня в Лондон жить к мистеру и миссис Снэгсби, я толком не знала, что такое быть чьей-то дочерью. О моей настоящей матери у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Я знала только, что она умерла и что мисс Фрост нашла меня случайно, когда я спала на остывающих коленях матери в каком-то жутком домишке. Но оказалось, что у меня природный дар.
— У тебя же есть кнут, так используй его! — громогласно потребовала мамаша Снэгсби, высунувшись из окна экипажа. — Или мне выйти и взять дело в свои руки?
Снэгсби оказались просто прелесть что за семейство. Престарелые, аж песок сыплется. Головы — как слегка побитые дыни. И оба горбатые. Но люди они были очень милые. Такие душечки, с ума сойти можно. Их дочь Гретель уехала во Францию, в пансион для благородных девиц. И все потоки своей нерастраченной родительской любви они изливали на меня. Скажу без ложной скромности, они берегли меня как зеницу ока. Я была лучом света, озарявшим их старость.