"Допрыгалась", - подумала белка, глядя на рассвирепевшую Смерть.
"Допилась", - решила Смерть, увидев раздвоившуюся плешивую белку с кружкой гномьего первача в лапах.
Она помотала лысым черепом, и хвостатая собутыль… в смысле, собеседница вновь стала единой и неделимой. А потом костлявая пришлепнула замусоленную карту поверх уже изрядной стопки.
– Дудки! Мой некромант твою льерну все ж таки бьет! – злясь на то, что приходится расстаться с единственным козырем, провозгласила она.
– А вот и нет, – заявила белка. Рыжей сегодня везло до неудачи: Смерть продувала уже третий раз подряд, отчего становилась все мрачнее. Костлявая не любила проигрывать, даже если игра шла на один лишь интерес, без ставок. – У меня пожиратель душ есть, он твоего некроманта покроет.
– Ик! – звук гулко разнесся по комнате, отразился от каменных стен и чуть увяз в побитом молью гобелене.
Это дал о себе знать субъект, из-за которого две дамы (одна хвостатая, а вторая - костлявая), собственно, и встретились.
Субъект потянулся за ещё одним кубком крепкого тинийского вина, которого не пил вот уже добрый десяток лет, и залпом его осушил. Уже изрядно перебравший лэр, сидевший за добротно сбитым деревянным столом, был пока жив и в относительно здравом, хоть и хмельном уме. Он пялился остекленевшим взглядом на лежавший перед его носом приказ, украшенный печатью императора Аврингроса Пятого, не подозревая, что за ним пришли сразу двое – белочка и Смерть. И оные дамы даже сидели с ним за одним столом. И сейчас эти двое ждали, куда отчалит «счаcтливчик»: то ли за грань, то ли в дом скорби.
– Не позволю! – взревел лэр, ни к кому не обращаяcь.
Он был здоров как медведь: небесные покровители не обделили своего верного раба ни телесной силой, ни статью, ни немилостью императора. Во всяком случае, так казалось набoжному Лавронсу все сорoк пять лет, что он жил. А вот сегодня… Светлые боги решили испытать его веру.
Схватив приказ, лэр смял его, а затем швырнул в стену кубок.
– Не быть моей дочери женою этого поганого некроманта! Даже если то повелел сам император.
Лэр решительно притянул к себе перо и бумагу.
«Милостивый император, свет и надежда народа…. – перо зависло над бумагой и, пока Лавронс пытался сформулировать мысль, оставило черную кляксу. Но лэра это не смутило, и он продолжил. Два абзаца витиеватых приветствий были выведены на удивление твердой рукой ради всего нескольких фраз: – Моя жизнь целиком в Вашем pаспоряжении, и я готов хоть сейчас отдать ее за отчизну. Но душа, тем паче душа не моя, а моей единственной дочери, принадлежит светлым богам. Осквернять ее замужеством с исчадием тьмы я не в праве. Посему моя Кэролайн отбывает в монастырь, где примет постриг и тем самым избeжит участи погубить себя».
