Мрак тени смертной

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме.

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

М. Волошин

Пьяный от бессонницы и умопомрачительных рассуждений, Нильс Рунеберг бродил по улицам Мальме, громко умоляя, чтобы ему была дарована милость разделить со Спасителем мучения в Аду.

X. Л. Борхес. Три версии предательства Иуды

Гестаповец выглядел усталым и замотанным, и под глазами у него были угольно-черные круги, поэтому голубые арийские глаза казались ледяными звездами.

— Добрый день, — вежливо сказал он открывшему ему дверь старику. — Я ищу господина Рюгге, который работал инженером у Путмана на «Канцкугельверфен».

— Да, это я, — сказал хозяин дома, понимая уже измученным подсознанием, что перед ним открывается та самая пустота, о которой когда-то, совсем в другой жизни, ему говорил Савинков. Или это говорил Жаботинский? Нет, все-таки это говорил Савинков, он всегда любил позерство. Как всякий литератор, он был несколько себялюбив и тщеславен. Думая об этом, Рюгге прошел в комнату, слыша за собой четкий и уверенный стук сапог, достал из секретера германский паспорт и протянул его терпеливо ждущему гестаповцу. Гестаповец рукой в перчатке взял паспорт, вежливо кивнул и принялся просматривать страницы паспорта. В этот момент он походил на молодого глупого пса, который, убежав вперед хозяина, тщился доказать ему свою полезность и необходимость, еще не понимая, что хозяин, который вырастил его из беспомощного щенка, ценит в этой суетливой преданности именно свое собственное отношение к собакам.

— Та-ак, — гестаповец закрыл паспорт, сунул его в карман черных бриджей и с неожиданной силой хлестнул рукой по лицу хозяина дома. — Jude!

Евно показалось, что на него рушится небо. Конечно, это не могло не быть глупостью. Метафора достойная склонного к эпатажу раннего Маяковского, но что вы хотите от человека, заканчивающего седьмой десяток лет своей жизни и ощутившего с полученной оплеухой всю никчемность и ничтожность своего существования. Когда-то Евно казалось, что позор навсегда остался в прошлом, как остался где-то в копотном пожарище России Блока убитый Плеве, канули во мрак безусые террористы, готовые на смерть за идею. Как остались в бездне лет рассудительные и знающее дело жандармы, суетливые эсдеки и не менее суетливые эсеры, жаждущие всемирного масонского благополучия и готовые за это эфемерное недостижимое благополучие взорвать к чертовой матери всех, кто против такого благополучия выступает. Как остались где-то в прошлом расстрелянные цари и наследники, до которых не дотянулся Каляев, но которые не убереглись от рук народного гнева в подвале Ипатьевского особнячка холодного уральского города. Теперь Азеф, прикрыв руками полусорванную маску добропорядочного бюргера, под которой он жил долгие годы, понимал, как ошибался. Прошлое никогда и никуда не уходило, просто оно иногда терялось, подобно тому, как теряется та или иная реальность в бредовых снах кокаинистов, перешедших на опиум. А потом оно вновь обретало свои реальные и жестокие черты, возвращалось в виде вот такого белокурого ангелочка с угольно-голубыми глазами и скалилось в усмешке с высокой тульи залихватски изломанной фуражки, рождая желание припасть к глянцевитым зайчикам на вычищенных сапогах.