Я проснулся от боли в левом боку и ничуть этому не удивился. Мне шестьдесят лет, в суставах есть хрящи. Они изнашиваются, не восстанавливаются, кости трутся и болят. Много ходишь — болит, долго сидишь — болит, спишь на боку — хочешь, не хочешь, за ночь надо несколько раз переворачиваться, чтобы один бок отдохнул, а вместо него заболел другой.
Я стал переворачиваться, но почему-то не получилось. Вдруг я понял, что болит не только бок. Болела поясница, болели ступни, вообще все болело, и это было очень неприятно. Стало ясно, что нужно окончательно просыпаться и разбираться со всеми этими суставами, ступнями, поясницами и прочим . Я начал открывать глаза. Почему-то было светло, неестественно светло для раннего петербургского ноябрьского утра. Я открыл глаза, ничего не понял, подумал, что, может быть, сплю, немного пошевелился, стало очень больно и неудобно, проснулся совсем.
Я стоял на ногах на теплом деревянном полу в маленьком квадратном загоне с прозрачными стеклянными стенками. Полусогнутые колени упирались в переднюю стенку, спина сползала вниз по задней стене, но был такой маленький, что окончательно сползти не получилось, и я , , отчего затекли и заболели все мышцы и кости.
Я закряхтел, услышал свой голос, начал вставать. Я делаю зарядку, так что не совсем распустился, шевелиться могу. Боль я тоже умею терпеть.
Я сразу понял, что не сплю. Сразу понял, что это не больница, не морг, вообще не что-нибудь, что может быть на этом свете. Стеклянные стены, паркетный пол, причем паркет точно такой, как у меня дома, потолка не видно, только свет, а за стенами другие стены, сколько мог достать глаз. Я не спал, значит, я умер. Ну что ж, умереть во сне, без мучений, отстраненно, неосознанно, в тишине и покое, совсем неплохо, но неужели этот и есть загробная вечность? В любом случае делать было нечего, надо было стоять и ждать. Какое-то время я стоял, потом опять попытался прижаться коленями и задом к стенам, было плохо, больно, я устал, суставы болели все сильнее, я понял, что сейчас запаникую, что надо что-то делать. Выход был один — попытаться разбить стекло. Я представил себе падающие осколки, эти хрупкие, но твердые и смертельно острые ножи, секиры и пики, представил, как я буду умирать весь в крови, один, черт где и за что, и мне стало себя жалко, ужасно жалко, я захотел расплакаться, но не получилось. Подумаешь, сказал я себе, Сенека вскрыл себе вены, такие люди, которым ты не чета, уходили из жизни легко и весело, а ты нюнить собираешься, как маленький. Во-первых, приятель, ты, кажется, уже умер. Во-вторых, ты, может быть, сразу потеряешь сознание и снова умрешь без мучений и стонов. В-третьих, если останешься в себе, возьмешь ближайший кусок стекла и перережешь вены. Смерть от потери крови, как говорят, легка и не мучительна. Ах, а все-таки себя жалко. В-четвертых, продолжил я вслух, повышая голос, ты ведь хотел, чтобы жизнь закончилась не просто так, не простым выключением света, а каким-нибудь приключением. Ну вот, на тебе. И ведь ты понятия не имеешь о том, что ждет тебя после второй смерти.
