Ну и денек!

Я сообразил, что денек предстоит тяжелый, в тот самый миг, когда желто-голубая бабочка запела «Si mi chiamano, Mimi» — мою любимую арию из «La Boheme». Я как раз полол в саду сорняки, когда это бумажное чешуекрылое пролетело мимо, безукоризненно жужжа мелодию.

Я вскочил, отшвырнул садовый инструмент и пошел в дом одеваться. Повидать психоаналитика следовало немедленно. Позабыв трость и гетры, я нахлобучил старую фетровую шляпу и прямиком двинул к доктору Миловичу, жившему в центре Лос-Анджелеса.

По дороге со мной случилось несколько неприятных происшествий. Во-первых, здоровенный полосатый котище выскочил из переулка в ту самую секунду, когда я выходил из автобуса. Кот трусил на задних лапах, а в передних держал сверток пушистых ярко-розовых одеял. Мне он показался совершенно ненормальным.

— Расступись! — орал кот. — Ребенок! Я с ребенком! Назад! Дорогу ребенку!

Затем он исчез, с кошачьим проворством перебежав улицу и скрывшись в людском потоке. С упоением вдохнув насыщенный густым смогом воздух, я еще быстрее зашагал к Миловичу.

Когда я проходил мимо хорошо знакомого мне жилого многоквартирного дома, окно на третьем этаже открылось и Уолли Джинкс, высунув голову, окликнул меня: «Эй! — завопил он. — Заходи! Тяпнем по маленькой!» Я приложил руку козырьком к глазам, чтобы рассмотреть его получше.

— Эхой, Джинкс! — проревел я в ответ, и мы глупо улыбнулись друг другу. — Бегу к Миловичу!

— По предварительной записи? — спросил он.

— Нет! — откликнулся я.

— Тогда спешить некуда! Поднимайся сюда, старина, а то я тебя ни в жизнь не прощу.

Я вздохнул и пошел в дом. Джинкс жил на третьем этаже, и я решил не связываться с лифтом. В нем всегда рискуешь застрять. Дойдя до второго этажа, я, повинуясь непреодолимому импульсу, нагнулся и приложил ухо к стене почти на уровне площадки лестницы.

— Мышки, мышки! Где вы, где вы? — позвал я.

На что тысяча тоненьких музыкальных диснеевских голосков ответили:

— А мы — вот они!

Я пожал плечами, поправил шляпу и полез дальше. Джинкс с бокалом сухого мартини встретил меня на пороге.

— Спасибо, — сказал я, отпивая глоток. Мартини был, как всегда, великолепен. Старик Уолли мастак по части мартини.

— Как делишки? — спросил он, расплываясь в радостной улыбке.

— Хреновато, — ответил я. — Рассказать?

— Еще бы! Выкладывай!

Мы сели, любуясь друг другом через всю шикарно обставленную комнату. Я хватил еще мартини и поведал Уолли обо всем.

— Сегодня утром, примерно минут сорок назад, я услышал, как бабочка распевала Пуччини. После этого мне попался кот, который тащил нечто, показавшееся мне живым ребенком…