Первую тетрадь я отослал отцу Наоро, нет смысла возить ее с собой. Черт знает, что со мной может случиться, никакой уверенности в собственной безопасности и неприкосновенности у меня нет. Начал вторую. Сложно выбрать время, чтобы записывать события за день. Прошли дожди, дорога раскисла, кони не идут, телега не едет, мы двигаемся до раздражения медленно и сильно устаем в пути. Ночуем в поле или под пологом леса, изредка в крестьянских избах или на постоялых дворах.
Записи приходится беречь. Не то чтобы спутники за мной следили, – солдаты меня скорее боятся, чем уважают, и не лезут именно поэтому, а писарь мой глуп до изумления, – но делать эти строки развлечением для досужих глаз все же не хочу. Вокруг моей фигуры без того ходят скверные разговоры, хотя отряд наш невелик. Солдатня малограмотна, и представления в головах у них самые дикие. Из-за этого дневник нужно либо прятать, либо всегда держать под рукой. Читать в отряде умеют немногие, но те, которые умеют – мне не хотелось бы, чтобы они читали. Но пробую продолжить, пока есть свободная минута, немного света от костра и я, как в прошлый раз, не пролил чернила.
В Бромму я направляюсь не по собственному выбору. Отец Наоро узнает все мои обстоятельства из первой тетради, а здесь я пишу на случай, если та тетрадь затеряется и не дойдет до адресата. Мне было тяжело решиться, однако выбор я сделал. Магистр Вайоле считал, что полномочия упокоителя необходимо передать человеку военному. Так ему отчего-то кажется надежней.
Я военный, это правда. Военный музыкант. Так уж вышло, что не служить мне было нельзя, но для гражданской службы мне в свое время не хватило желания, а для армейской – храбрости, и я поступил в гарнизонный оркестр, убивая тем самым двух или даже сразу трех ворон в небе – приобрел надежное место, военное жалование по выслуге, и оружие в руки брать не пришлось.
Но после того, как по стране прокатилось восстание черни, громко названное его зачинщиками революцией, а потом чудовищный мор, не разбиравший, кого прибрать в могилу – недобитых бунтовщиками аристократов или революционеров, разбежавшихся при наступлении армии, – последнее, что стало нужно в нашем гарнизоне это оркестр. А тут магистр Вайоле со своими представлениями о дисциплине. Не моего ума дело, конечно. Зато мое право считать выбор магистра неумным, коль скоро он выбрал меня. Впрочем…
Что ж, я, так я. После мора братству особенно не из кого и выбирать. Нашу семью в эту эпоху перелома и всеобщего горя несчастья почти пощадили. Катарина, моя супруга, скончалась от родильной горячки два с половиной года назад, так что сейчас я вдовец с двумя дочерьми восьми и одиннадцати лет от роду и двухлетним сыном на руках. Мор, пришедший этим летом, забрал только нашу воспитательницу, святую женщину, благодаря которой мне удавалось создать детям подобие семьи и домашнего уюта. Что будет теперь, когда многие умерли и замену ей подобрать невозможно, не знаю, и душа моя от этого болит.
