Сначала всякой фигни себе накачаешь, делаешь то, это… И мусор копится. А потом система начинает тупить и её проще снести и переустановить
Великий СисАдмин
В вырезе старых, хрупких обоев, расходящихся на стыке, видна обнажённая плоть разбухшей от влаги стены. Неплотно задёрнутые шторы как будто сами напрашиваются, чтобы между ними воровато скользнул хотя бы блёклый свет осеннего дня. Пыль пугливо, по-тараканьи прячется в самых укромных уголках, но там смелеет, нагуливает жир и располагается уже полноправной хозяйкой.
Рамарк машинально поглаживает бесполезную теперь клавиатуру. Его длинные тонкие пальцы привычно скользят по каждой выпуклости, но безучастный пластик разучился податливо реагировать на каждую мысль и лежит бревным бревно.
В вынужденном переходе на записную книжку после бескрайних и необъятных коммуникативных просторов интернета есть что-то ущербное и унизительное. Откровенное и вызывающее публичное слово сменилось стыдливым рукоблудством личного дневника. Рамарк брезгливо поморщился. Когда некому продемонстрировать собственную вербальную мощь, артистизм съёживается и превращается в вялый, безжизненный отросток. Но не писать он не может. Игры со словами приводят его в неизменное возбуждение, оживляют, придают жизни вкус и цвет. Иногда гордое слово бывает неподатливым и дерзким, но Рамарку это даже нравится. Он умеет ломать. Сжать в жёсткой синтаксической конструкции или растянуть на неожиданном речевом обороте, расчленить и собрать заново, подчинить и насладиться собственным могуществом *пафосный зловещий смех*.
Намедни я ел сыр. Сыр не сопротивлялся. Его покорность возбуждала желание пронзевать его нутра ножом и вгрызаться.
Вы должны знать об этом важном нечто.
Вначале было Слово. Знало бы оно тогда, вначале, что монстра из ошмётков может сшить не только горбатый шепелявый слуга сумасшедшего учёного и что материалом может стать не только человеческая плоть, но и оно само. На месте Слова любой бы ещё подумал: быть или не быть. Но вне сети творческий потенциал Рамарка пока остаётся потенциалом. Слово получает передышку.
Рамарк со вздохом откидывается на спинку кресла и переводит взгляд на часы. Хотя в комнате отчётливо слышится тиканье, часы стоят. Секундная стрелка зацепилась за минутную и трепещет, как попавшая в паутину бабочка. Сколько времени это длится, теперь определить невозможно. Тем не менее Рамарк встаёт и освобождает стрелку. Бессмысленное действие. Часть времени остаётся неучтённой, а точки отсчёта нет.
На кухне монотонно капает вода. Хорошо, если из крана. Хорошо, если в раковину. «Хотя, – тут же напоминает себе Рамарк, – почему меня это волновает собственно? Сосед что ли жаловаться станет?» Что-то должно быть вечным в этом мире, например, то, что на кухне капает вода.
