Мне кажется, сквозь толстые бетонные стены я слышу, как он поднимается тяжелым шагом по ступеням — со своего этажа на мой.
Четырнадцать ступенек.
Потом пролет.
И еще четырнадцать ступенек.
Всего через секунду кнопка моего дверного звонка утопает в пластиковом основании — я знаю, он вдавил ее до упора, настойчиво и твердо, — а в моей квартире тут же раздается монотонный перезвон.
Губы моментально пересыхают. Я отлично знаю, что будет дальше. Это проклятое наваждение. Оно совершенно не-под-конт-роль-но.
Я подхожу к двери, прислоняясь дрожащими уже ладонями к теплому, нагретому летним солнцем дереву, чтобы посмотреть в глазок.
Этот мужчина хорош даже так, в самом центре этой странной оптической иллюзии. Со своими растрепанными от быстрого шага светлыми волосами, небрежной щетиной, чуть оттопыренными ушами и этими массивными, в черной пластмассовой оправе, очками, водруженными на нос… Чертов интеллигент-интеллектуал.
Я оттягиваю неизбежное… Стоя на кончиках пальцев, боясь скрипнуть половицей… Но он уже и так догадался, что я у двери. Он показывает мне средний палец, зная, что всего через мгновение я сдамся и распахну дверь.
Стоит ему переступить порог, как мне в нос сразу ударяет запах его дорогого парфюма. Мускатный орех и кардамон. Ни один знакомый мне мужчина никогда не пользовался этим терпким сочетанием ароматов.
— Не забудь закрыть за собой дверь, — бормочу я едва слышно, прежде чем он прижимает меня к стене всем своим телом, вдавливая в только что покрытый свежей шпаклевкой бетон. — Ты мне… платье испачкаешь…
Он смотрит на меня чуть удивленно, а потом одним движением вцепляется в ворот моего платья и, сжав кулаки, резко дергает. Ткань трещит по швам, повисая лохмотьями на обнаженной груди. Я задыхаюсь, покрываясь от возмущения красными пятнами.
— Да ты… ты…
— Все еще боишься испачкаться? — мужской голос звучит над самым ухом совсем уж издевательски, но от его бархатистых, хриплых ноток по коже тут же пробегают мурашки. — Ну?
Я не нахожу, что сказать в ответ, и, сама не понимая, что делаю, залепляю ему вдруг звонкую пощечину… За сегодня. За вчера. И за его ужасный голос, и за невыносимо голубые глаза.
Его голова резко дергается в сторону, а потом угрожающе-медленно возвращается на место. Он молча смотрит на меня исподлобья, словно оценивая: долго ли я еще буду строить из себя недотрогу? Потом просовывает руку под мое платье, беспардонно сдвигая ткань плавок и проводя средним пальцем по мокрой щели.
— Ты течешь, как последняя сука, — хрипит он, но я знаю это и без него. Его язык, как проворный змеиный хвост, сначала ныряет в мое ухо, а потом скользит по шее вниз.