Однажды под вечер Фламбо и его друг священник сидели в Темпл-гарденс, и то ли из-за соседства адвокатских контор, то ли по какой иной причине, речь у них зашла о законности в судопроизводстве. Сперва они говорили о злоупотреблениях при перекрестном допросе, затем — о древнеримских и средневековых пытках, о французских следователях и, наконец, об американских допросах третьей степени.
— Я недавно читал, — сказал Фламбо, — об этом новом психометрическом методе, о котором столько разговоров, особенно в Америке. Ну, вы знаете: на запястье укрепляют особое устройство и следят, как бьется сердце при произнесении тех или иных слов. Какого вы об этом мнения?
— Что же, — ответил отец Браун, — это интересно. Знаете, в средние века считали, что раны на теле убитого кровоточат, если к нему прикоснется убийца.
— Неужели, по-вашему, — удивился его друг, — эти методы равно достоверны?
— По-моему, они равно недостоверны, — ответил Браун. — И у живых, и у мертвых кровь течет или не течет по самым разным причинам. Да пусть она что угодно вытворяет, пусть потечет хоть вверх по Монблану — я все равно не пролью человеческую кровь по такой причине.
— Однако же, — возразил Фламбо, — этот метод одобрили виднейшие американские ученые.
— Ученые так сентиментальны! — воскликнул отец Браун. — Американские — и подавно! Кому, кроме янки, придет в голову строить доказательства на биении сердца?
Они чувствительны, как тот простак, который думает, что женщина в него влюблена, если она краснеет. Гадание по крови, по кровообращению, открытому бессмертным Гарвеем, — дело пустое.
— Однако, — настаивал Фламбо, — этот признак на что-то же указывает!
— Палка тоже на что-то указывает, — отвечал его собеседник, — и все же она может подвести, другой-то ее конец указывает в другую сторону. Все зависит от того, каким концом держать палку. Я когда-то видел такой эксперимент и теперь настроен недоверчиво.
И он поведал историю своего разочарования.
Это произошло лет двадцать назад, когда отец Браун был духовным пастырем своих единоверцев в одной из чикагских тюрем, ирландское население которой проявляло не меньшую способность к покаянию, чем к преступлению, так что без дела он не оставался. Начальником тюрьмы был отставной сыщик по имени Грейвуд Ашер, тощий и вежливый философ в американском стиле, у которого суровое выражение иногда, как-то вдруг, сменялось виноватым. К отцу Брауну он относился с несколько снисходительной симпатией, и тот симпатизировал ему, впрочем, не одобряя его теорий. Теории эти были до крайности сложны, и Ашер исповедовал их с крайней простотой.