В золоте утра Цу И неподвижно стоял в Саду, Услаждающем Взор. Он смотрел на абаковых рыбок сквозь прозрачную гладь пруда и мыслью пытался постичь пределы и беспредельность. За стеной, в Запретном городе, уже закипала жизнь, туда и сюда сновали императорские пажи, евнухи и министры. Но здесь, в этом тихом саду, царил первозданный покой. Кроме Императорской Счетной палаты, в которой Цу И, сменив своего отца, уже много лет служил старшим счетоводом, единственным местом, где он любил находиться, был этот сад. Несмолкаемый шорох костяшек, скользящих по смазанным стержням, ласкал его слух лучше музыки и был привычней биения сердца. И все же порой ритмы этой симфонии начинали его утомлять. В этих редких случаях утешением ему становились строгая тишина пруда и геометрическая красота окрестных угодий.
Как-то, в бытность свою старшим счетоводом, отец (Цу И тогда еще даже не поступил в ученики) объяснил ему, что главные враги счета — время и средства. Один человек с одним абаком, но неограниченным запасом времени, способен выполнить любую математическую операцию. Неограниченное число людей с бесчисленными счётами в руках могут произвести любое вычисление мгновенно. Но жизнь человеческая не безгранична и не безгранично число императорских слуг. В достижении равновесия между этими крайностями и заключается основная задача старшего счетовода.
Чтобы получать нужные императору ответы, в Императорской Счетной палате искусно орудовали счётами сотни людей. Но за каждым щелчком костяшки о костяшку наступало мгновение тишины, и эта пауза, пусть и мимолетная, всегда напоминала Цу И о крайних точках достигнутого равновесия между пределами и беспредельностью. В этот краткий миг враги счета торжествовали победу.
Когда-то в детстве Цу И видел радостный сон. Бескрайняя равнина, насколько хватало глаз, была запружена людьми. Их головы склонились над деревянными рамками, их пальцы пляшут по вишневым костяшкам, и каждый из них выполняет лишь одну простейшую операцию, зато вместе, сообща, они вмиг решают любую мыслимую задачу. В этом сне не было того предательского щелканья и клацанья, что всегда окружали отца: каждая секунда тишины заполнялась тут цокотом костяшек, рожденный в итоге звук был монотонен и глух, и ни один миг не был отличим от другого.
Лишь в полной тишине Цу И ощущал нечто подобное, и лишь тишину Сада, Услаждающего Взор, он находил достаточно полной. Без единого слова и жеста, с улыбкой, закрыв глаза, стоял он у края воды и ощущал себя частью той безграничной равнины, где любая задача решается за один миг.
