Владимир ГОНИК
ПОГРУЖЕНИЕ
Женщина проворно выскочила из такси, захлопнула дверь и, стуча каблуками, резво пробежала по асфальту - словно из пулемета прострочила: звонкая очередь изрешетила сухую морозную тишину.
Машина продолжала стоять, точно шофер раздумывал, минуту спустя сонливо, нехотя как-то открылась другая дверь, и, как куль, как туго набитый мешок, на снег выпал капитан первого ранга. Такси решительно тронулось с места и, набрав скорость, укатило второпях без всякой надежды на возвращение.
Капитан полежал, как бы собираясь с мыслями, поднялся с трудом и медленно, задумчиво побрел, шатаясь, вслед за упорхнувшей подругой.
Он был похож на идущего в гору альпиниста, который испытывает кислородное голодание: тяжело дышал, часто останавливался и отдыхал, наклонив голову, будто осмысливал пройденный путь, потом вновь продолжал восхождение.
Было Крещенье, трескучий мороз. Уже почти полгода я практиковал в той местности врачом. Это был закрытый военный санаторий, куда после института меня определили подневольно на три года; едва я приехал, с меня тотчас взяли клятву, вернее, я дал обет блюсти тайну, скрепил обещанье подписью.
Много лет я верно хранил тайну, стерег исправно до той поры, пока страна, которой я присягал, не пошла прахом. И теперь я свободен свободен! - теперь я волен в своих поступках и словах. А потому - вот вам все без утайки, как на духу, - военная тайна, большой секрет.
Санаторий располагался в древнем монастыре на вершине холма, который огибала холодная чистая речка Разводня, впадающая в Москву-реку. О любую пору монастырь выглядел привлекательно: летом - среди густой зелени, зимой - на заснеженных холмах...
Монастырь был похож на картинку из детской книжки: высокие стены, терема, крутые кровли, башни с бойницами, толчея шпилей и куполов, поднимающихся над деревьями, среди которых преобладали могучие старые вязы и раскидистые корявые липы; в пору цветения душистый медовый запах пропитывал все вокруг, умиротворяя пчел и людей. Благословен липовый цвет, дарующий нам покой!
Поначалу приезд капитана не сулил никому особых хлопот - ни НАТО, ни Варшавскому пакту. По правде сказать, кроме дежурного персонала капитана никто не заметил: в приемном отделении он предъявил путевку, оформил документы и по распорядку дня отправился в столовую, где получил причитающийся ему завтрак. В назначенное время он пришел ко мне, своему лечащему врачу, и доложил по форме, стоя у порога, о том, что прибыл в очередной отпуск для прохождения курса лечения.
Честно говоря, нужды в лечении не было, но - положено, положено, положено! - по заведенному свыше порядку, которому мы оба безропотно подчинялись, он и я. Раз и навсегда летному и подводному составам было определено лечиться каждый год в санатории, приказы, как водится, не обсуждают, в этом и состоит высший смысл субординации. И потому у капитана не было выбора: хочешь-не хочешь - лечись!
