Седьмая пятница

Утром четырнадцатого сентября настроение у меня было лучше некуда. Словно молодой козлик, я прыгал из угла в угол и радовался неизвестно чему, напевая веселые песенки из подзабытого детского репертуара.

Странно, не правда ли? Особенно если учесть хандру, которая всегда нападает на меня осенью, и отвратительную погоду за окном: нудный мелкий дождь, не собирающийся прекращаться как минимум ближайшие часов двенадцать.

Короче, оптимизм хлестал из меня тугими струями, внося в элегический осенний настрой явный диссонанс.

С этим диссонансом на физиономии я влетел в столовую и плюхнулся на стул, чтобы наполнить чрево завтраком. Завтрак состоял из омлета с зеленью, горячих бутербродов со свиной колбасой, выпечки и чая. Селина, как всегда, постаралась на славу. О прекрасная дева! Как хорошо, что мне удалось уговорить ее поступить ко мне на службу! До нее в моем доме командовала одна кошмарная особа, при воспоминании о которой я до сих пор содрогаюсь. Звали ее Гарния, и призвание свое она видела в том, чтобы угнетать Браула всякую минуту и попрекать паразитическим образом жизни. Лишь когда домомучительница (так я называл ее за глаза) испарилась в туманных далях, я смог вздохнуть свободно. Селина, сменившая Гарнию, была просто подарком судьбы.

Я набросился на омлет и прикончил его. И едва взялся за бутерброды и чай, в столовую на своих коротеньких кривых ножках вошел Квирсел.

— Привет! — сказал я, размахивая хлебом с колбасой, как флажком. — Прекрасное утро, не правда ли?

Квирсел только с виду симпатичный мопсик, но на самом деле он, по его собственным словам, могучий чародей из другого измерения. Появился этот субъект в моем доме пару месяцев назад и с тех пор стал неотъемлемой частью интерьера. Так уж сложилось. Я привык воспринимать его компанию как данность, изменить которую невозможно никакими средствами. Квирсел заявил, что ему здесь удобно, значит, все, разговор окончен. На самый важный вопрос, касающийся причин его приезда в наш мир, Квирсел сказал только, что в настоящий момент он эмигрант. Родина, дескать, указала ему на дверь. Именно по причине своего довольно шаткого общественного статуса Квирсел и скрывается в собачьем образе.

Добравшись до свободного стула слева от меня, Квирсел неуклюже вспрыгнул на него и уселся на подушке. Голова его торчала из-за края стола и была преисполнена глубоких мыслей. Взгляд больших глаз на морщинистой мордашке остекленел.

— Ты размышляешь о вечном и преходящем? — спросил я.

Говорить приходилось с полным ртом, и в результате крошки летели по столовой шрапнелью.