Печальные обстоятельства моей жизни заставили вспомнить некоего доктора Кромби и разговоры, которые он вел со мной в далекой юности. Он работал врачом в школе, пока его эксцентричность не стала достоянием общественности. Вскоре после ухода из школы число его пациентов сократилось до нескольких стариков, таких же эксцентричных, как и он сам: я помню полковника Паркера, британского еврея, мисс Уоррендер, державшую двадцать пять кошек, некоего Хораса Тернера, который изобрел систему превращения национального долга в национальный кредит.
Доктор Кромби жил один неподалеку от школы, в домике из красного кирпича на Кингс-роуд. К счастью, у него имелось небольшое состояние, позволявшее сводить концы с концами, потому что в итоге его работа свелась к бумажной: он писал длинные статьи для «Ланцета» и «Британского медицинского журнала», но их никогда не публиковали. Телевидения тогда еще не было, а не то ему нашлось бы местечко в одной из образовательных программ, и тогда его взгляды стали бы известны куда более широкому кругу людей (а так они не вышли за пределы Бэнкстеда), и кто знает, каким бы был результат: говорил он искренне и достаточно убедительно, во всяком случае, на мой неискушенный взгляд.
Наша школа, основанная при короле Генрихе VIII как начальная, к двадцатому веку попала в ежегодный справочник «Лучшие государственные школы». Многие мальчики приезжали только на занятия, и я в том числе, потому что Бэнкстед находился всего лишь в часе езды на поезде от Лондона, а в те времена компания «Лондон мидленд энд скоттиш рейлуэйс» четко обслуживала пассажиров. Если бы доктор Кромби работал в школе-интернате, где ученики долгими месяцами жили в изоляции, как в тюрьме, его идеи распространялись бы крайне медленно. К тому времени, когда мальчик уезжал на каникулы, многие любопытные подробности забывались, и родители, жившие в разных частях Англии и практически не контактировавшие друг с другом, не могли собраться и проверить достоверность странных рассказов своих сыновей. В Бэнкстеде все обстояло иначе, родители общались, бывали на школьных мероприятиях, но даже здесь прошло немало времени, прежде чем деятельность доктора Кромби привлекла внимание.
Директор школы придерживался прогрессивных взглядов и, когда мальчики достигали тринадцати лет, он с согласия родителей организовывал для них лекции, на которых доктор Кромби рассказывал ученикам о проблемах личной гигиены и опасностях, подстерегающих подростков. У меня о тех лекциях остались только смутные воспоминания: кто-то хихикал, кто-то громко сопел, кто-то краснел, кто-то смотрел в пол, словно что-то потерял, но память сохранила образ доктора Кромби, очень искреннего, находящего простые и понятные слова, с грустно обвисшими, пожелтевшими от табака усами, которые оставались русыми даже после того, как волосы у него на голове поседели; очки в золотой оправе придавали его словам необычайную убедительность. Я мало что понимал в его лекциях, но, помнится, как-то спросил родителей, что он имел в виду, говоря «играть с собой». Будучи единственным ребенком, я привык играть в одиночестве. К примеру, у меня имелась железная дорога, я по очереди был то машинистом, то сигнальщиком, то начальником станции и не чувствовал потребности обзавестись помощником.
