Было чему посмѣяться при видѣ такихъ необычайныхъ фигуръ! Но какой смѣльчакъ отважился бы на это при видѣ усердія, запечатлѣннаго на всѣхъ этихъ смуглыхъ и серьезныхъ лицахъ, вмѣстѣ съ сознаніемъ отправленія общественной службы? Кромѣ того, нельзя безнаказанно смѣяться надъ вооруженною силою, а какъ «Іудеи», такъ и гренадеры, охранявшіе Іисуса и Мать Его, обнажили все холодное оружіе, извѣстное съ первобытныхъ вѣковъ и до нашихъ дней, и притомъ всѣхъ размѣровъ, начиная съ исполинской кавалерійской сабли до крошечной шпаженки капельмейстера.
Между ихъ ногами шныряли мальчишки, восхищенные блистательными мундирами. Матери же, сестры и пріятельницы любовались, каждая со своего порога: «Царица и Владычица! Что за красавцы!»
По мѣрѣ того, какъ разсвѣтало и сіяніе зари переходило въ яркій свѣтъ солнечнаго утра, барабанный бой, трубные звуки, воинственный грохотъ литавръ становились громче, точно цѣлое войско заполонило Кабаньялъ.
Теперь всѣ отряды были въ сборѣ, и люди двигались рядами по четыре, вытянувшіеся и торжественные, производя впечатлѣніе побѣдителей. Они шли къ своимъ предводителямъ за знаменами, развѣвавшимся на уровнѣ крышъ, траурными хоругвями изъ чернаго бархата, на которыхъ были вышиты ужасные аттрибуты Страстей.
Ректоръ, по праву наслѣдства, былъ предводителемъ «Іудеевъ;" поэтому онъ еще до свѣта вскочилъ съ постели, чтобы облечься въ чудный нарядъ, весь остальной годъ сохраняемый въ сундукѣ и считаемый семьею за наибольшую драгоцѣнность дома.
Боже! какимъ страданіямъ пришлось подвергнуться бѣдному Ректору, съ каждымъ годомъ становившемуся пузатѣе и плотнѣе, чтобы втиснуться въ узкое бумажное трико!
Жена его, въ спустившейся на груди сорочкѣ, толкала его и дергала, стараясь запрятать въ трико его короткія ноги и толстый животъ; маленькій же сынишка, сидя на кровати, не спускалъ съ отца удивленныхъ глазъ, какъ будто не узнавая его въ этомъ шлемѣ дикаго индѣйца со столькими перьями и съ этой страшной саблей, которая при малѣйшемъ движеніи стукалась о стулья и о стѣны, производя чертовскій громъ.
Наконецъ, это трудное одѣваніе пришло къ концу. Пожалуй, слѣдовало кое-что исправить; но было уже некогда. Нижнее бѣлье, поднятое кверху узкимъ трико, лежало комьями, такъ что ляжки «Іудея» оказались всѣ въ шишкахъ; проклятые штаны жали ему животъ до такой степени, что онъ блѣднѣлъ; каска, слишкомъ тѣсная для объемистой головы, съѣзжала ему на лобъ и задѣвала носъ; но достоинство прежде всего! Поэтому онъ обнажилъ свою большую саблю и, подражая своимъ звучнымъ голосомъ быстрому барабанному бою, сталъ величественно маршировать по комнатѣ, какъ будто бы сынъ его былъ принцемъ, при которомъ онъ состоялъ тѣлохранителемъ. И Долоресъ своими золотыми глазами, скрывавшими тайну, смотрѣла, какъ онъ ходитъ взадъ и впередъ, словно медвѣдь въ клѣткѣ; шишковатыя ноги мужа смѣшили ее. Однако, нѣтъ: такъ онъ всетаки лучше, чѣмъ когда приходитъ вечеромъ домой въ рабочей блузѣ съ видомъ скотины, изнуренной трудомъ.