2
Ивана Кузьмича, как и всех рабочих моторного завода, поразили своим видом окраины городка Чиркуль.
— Ого! Да тут живут я те дам, — говорил он, переходя из двора во двор, раскланиваясь с жителями, расспрашивая, нет ли уголка.
Дома почти всюду были переполнены жильцами — строителями завода. Войдя в один двор, небольшой, но с каменным внутренним забором, высоким, что и не перелезть, Иван Кузьмич столкнулся с тонким, вытянутым, как одинокая березка в сосновом лесу, человеком. На нем были широкие, но короткие, как у грузчика, шаровары из брезента, лицо давно небритое, волосы нечесаные и рыжеватые. На вопрос Ивана Кузьмича: «Нет ли уголка?» — он почему-то зло, с кашлем закричал:
— Не отвяжешься! Есть уж, есть! Лезьте, а я вон под сараем жить буду ай уйду в лес, вырою землянку. Пес с вами.
«Обозлен чем-то», — подумал, глядя на него, Иван Кузьмич, но от уголка не отказался, решив про себя: «Смягчится», — тем более что хозяйка оказалась, в противоположность хозяину, очень любезной, гостеприимной, расторопной и моложавой, несмотря на свои сорок пять лет.
Был уже вечер. Хозяйка поставила самовар, а когда он вскипел, подала его на стол, затем принесла кислое молоко, теплые лепешки, картошку в большой чугунной кастрюле и, пригласив Ивана Кузьмича за стол, сама устроилась около самовара. Против нее сел ее муж. Тут за столом он показался еще более тощим, и оттого, что он был так высок и так тощ, нечесаная его голова казалась очень маленькой, будто заварной чайник. Первую чашку хозяйка налила мужу и украдкой глянула на Ивана Кузьмича. Хозяин большими глотками пил чай, отламывал огромные куски лепешки и тискал их в рот. Взял вилку и принялся за картошку. Ел один долго и, только под конец заметив, что гость ни к чему не притрагивается, сунул вилкой в картошку, скупо сказал:
— Ешь. Что уж там.
Иван Кузьмич, с удовольствием выпив стакан крепкого чаю, взял вилку и, вглядываясь в морщинистое лицо хозяина, робко сказал:
— Что ты, братец, какой суровый? Обидел, что ль, кто тебя, или болит что?
Тот, хрустнув длинными тонкими пальцами, буркнул:
— Супротивник я. Ну вот, хошь казни, хошь милуй. Фамилию мою хочешь знать? Звенкин я. Все одно жисть кончается.
— Во-он что, — в тон ему произнес Иван Кузьмич и, как ни старался, так ничего путного от Звенкина и не добился в этот вечер.
Каждое утро они поднимались чуть свет, наскоро завтракали, выходили во двор, и тут Звенкин настойчиво предлагал:
— Отойди-ка в сторонку.
Иван Кузьмич отходил за угол избы, предполагая, что Звенкину потребовалось «по малой надобности», но однажды он невольно подглядел, как тот вытащил из заваленки огромный, длиной с полметра, заржавленный ключ, открыл им калитку, снова спрятал, сказал: