Кормился же мастер Ребус — так звали его, хотя ни в одной гильдии мастеров он не состоял, — составлением гороскопов. И кормился неплохо — да все деньги на баловство уходили. Алена, приглядевшись, многое из баловства пресекла — первым делом завела Даниэлю добротные фартуки, ибо мог он сгоряча кинуться к закипевшему зелью в том самом кафтане, в каком навещал Данненштерна. А что брызги пятна оставляют и даже ткань проедают — она убедилась, глядя на собственную пострадавшую юбку.
Была бы тут Рязанка — может, вспомнила бы какой наговор на одежду, чтоб цела была. А сама Алена попыталась было наговорить да не удалось. Только добилась какой-то удивительной жесткости, а может, не от заговора она произошла, а от простой воды, которой Алена пятна оттирала.
Даниэль как уставился на Алену, впервые повстречав ее у Данненштерна, так и глядел на нее день за днем, выпучив и без того выпуклые глаза, с изумлением, словно не верилось ему, что милая маленькая женщина в его логове хлопочет, к нему в постель ложится.
Об одном молила Бога Алена — чтобы Даниэль ее гороскоп не составил. А ну как вычитает он в звездах, зачем она сюда явилась да что натворить успела? Но мастер Ребус, при всех своих разнообразных знаниях, был прост — ему и в ум не входило полюбопытствовать насчет прошлого Алены.
Разумнее всего отнеслись к их сожительству Данненштерн и Мартини. Оба отчаялись уж уговорить мастера Ребуса хоть к кому-то посвататься. И оба считали, что алхимик и ведунья — достойная пара даже без пасторского благословения, выражая этим удивительное для Риги вольнодумие. Правда, фрау Марта уж не гоняла служанок звать Алену, когда нужно было чем-то удивить богатую и уважаемую гостью, но когда мастер Ребус приводил ее — принимала вполне достойно. И Алене такое обхождение нравилось — не то что в Немецкой слободе, когда все со всеми уж переблудили, и что у девки незамужней два полюбовника — словно бы в порядке вещей.
Основательно жили рижские бюргеры и купечество, достойно жили, без суеты. И это Алене пришлось по вкусу.
Но сумятица была у нее на душе.
Не нужно было Федьку-дурака губить…
Ну, дурак он, ну, чуть ее не уморил на болотном острове по дурости своей… А ведь грех сотворен сгоряча, один из семи смертных грехов! И другой грех подоспел тут же — сожительство с немцем… А третий, хоть и не значится в Святом Писании, для Алены как бы первый. Сокол-то ясный, Владимир-то свет Андреевич, в Москве да во снах, а наяву-то — старый да толстый немец, который как начнет толковать про свои зелья — сам себя лишь и слышит…