Я знала, что граф дразнит меня, и с жаром говорила себе, что он лелеял надежду на мой провал. А теперь он вынужден признать, что я отлично справилась с заданием, и поскольку отрицать этого нельзя, он теперь твердит об изумрудах.
Как это характерно для него; но каким бы он ни был, меня это не касается: мне интересны только его картины.
— Значит, у вас нет претензий к тому, что касается картины? — холодно спросила я.
— Вы, несомненно, заслуживаете те высокие рекомендации, с которыми вы к нам пожаловали.
— В таком случае желаете ли вы, чтобы я продолжила работу с остальными картинами?
На его лице мелькнуло непонятное выражение.
— Я был бы очень разочарован, если вы откажетесь.
Какое счастье — я победила!
Но мое торжество было не полным, потому что он стоял и улыбался, всем своим видом показывая, насколько хорошо он осведомлен о моих сомнениях и страхах, которые я так стремилась скрыть.
Мы оба не заметили, что в галерею вошла Женевьева, и так как она ничем не выдала своего присутствия, она вполне могла наблюдать за нами некоторое время.
Первым увидел ее граф.
— Что тебе нужно, Женевьева? — спросил он. _ — Я... я пришла посмотреть, как мадемуазель Лоусон работает над картиной.
— Тогда иди и посмотри.
Она подошла с мрачным видом, какой обычно имела в присутствии посторонних.
— Ну как? — спросил он. — Это ли не открытие?
Она не ответила.
— Мадемуазель Лоусон была бы рада услышать похвалу. Ты помнишь, на что была похожа картина раньше?
— Нет, не помню.
— Ты совершенно не разбираешься в искусстве! Ты должна убедить мадемуазель Лоусон научить тебя понимать живопись, пока она здесь.
— Так... она остается?
Его голос вдруг изменился. Он стал почти ласковым. — И я надеюсь, — сказал он, — надолго. Потому что многое в замке нуждается в ее внимании.
Женевьева метнула на меня быстрый взгляд; глаза ее были словно черные камни. Она повернулась к картине и произнесла:
— Если она такая умная, может поможет нам найти изумруды.
— Вот видите, мадемуазель Лоусон, я вас предупреждал.
— Они действительно великолепны, — ответила я.
— Несомненно, благодаря... м-м... технике художника?
Меня не задели ни его насмешки, ни затаенная злоба его дочери. Для меня существовало только одно — эти прекрасные картины, и то, что они были окутаны туманом забвения лишь делало брошенный мне вызов еще заманчивее.
Даже в этот момент он догадался, о чем я думала, потому что поклонился и сказал:
— Я ухожу, мадемуазель Лоусон. Я вижу, как вам не терпится остаться наедине... с картинами. — Он подал знак Женевьеве, и они ушли; я стояла в галерее и с наслаждением рассматривала доверенные мне сокровища.