Стало быть…
— Стало быть, вы меня уже не любите? — убито произнес он.
— Люблю не люблю, какое это имеет значение теперь? — устало произнесла Настя.
— Как это какое? Решающее! Я-то люблю вас, и мое предложение руки и сердца — помните? — остается в силе.
— А как же ваша невеста? — с удивлением посмотрела на него светлеющими глазами Настя. — И что скажет на все это ваш дедушка?
— Что скажет мой дедушка, меня теперь волнует мало, — твердо ответил Дмитрий, — а вот моя невеста… — Он задумался, и глаза Насти снова потемнели. — Ну так что невеста! Не жена же!
— Вы готовы из-за меня расторгнуть вашу помолвку и поссориться с князем? — не веря свои ушам, воскликнула Настя.
— Готов! — улыбнулся наконец Дмитрий, и Настя совершенно поверила ему. — А вы, вы готовы, скажем, покинуть сцену ради меня?
— Я люблю вас, — ответила Настя. — Разве этого вам мало?
— Совсем недавно вы говорили, что любили меня, — посмурнел Дмитрий. — Теперь говорите, что любите. Где же правда?
— Правда в том, что я вас любила и люблю! — весело воскликнула Настя.
— Вы не ответили на мой вопрос, — продолжал упрямиться Дмитрий.
— Какой вопрос? — рассмеялась счастливо Настя.
— Готовы ли вы покинуть сцену ради меня?
— Зачем?
— Прошу вас, ответьте, — настаивал на своем Нератов.
— Я не знаю…
— Ах, стало быть, вы не знаете? Выходит, я готов отказаться от всего, ради вас, а вы нет?!
— В сцене вся моя жизнь, и я…
— Можете не продолжать… — решительно прервал ее Нератов. — Мне все ясно.
— Что вам ясно? — вспыхнула Анастасия.
— Все! — отрезал Дмитрий. — Моя жизнь — в вас, а ваша — в сцене.
— Но моя жизнь и в вас тоже, — тронула его за рукав Настя.
— Тоже?! — воскликнул он, и в его глазах полыхнули злые огоньки. — Так не бывает: тоже! Не должно быть!
Он отдернул руку и, круто повернувшись, пошел прочь.
— Дмитрий! Дмитрий Васильевич! — позвала Настя, но Нератов только прибавил шагу…
Это был последний спектакль в сезоне. Настя великолепно провела два акта, и публика не единожды бисировала, не дожидаясь окончания сцены. Свою роль сегодня она вела иначе. Ее Моина была не только искренней и безоглядно любящей убийцу ее брата Фингала, но и готовой сражаться за свою любовь даже со своим отцом. Время от времени она встречалась со взглядом Плавильщикова-Фингала, как бы вопрошающего ее: что ты делаешь, зачем? — и всякий раз незаметно кивала ему: не беспокойтесь, мол, все идет, как надо. А в зале… Для нее в зале никого не существовало, кроме трех зрителей, для которых, собственно, она сегодня и играла. Три пары глаз неотрывно смотрели на нее, и с каждым из их обладателей она спорила и разговаривала образом, создаваемым ею на сцене. «Трава зеленая, небо голубое, а всяк сверчок знай свой шесток? И этому надлежит покориться? — вдохновенным языком сценического действа говорила Моина-Настя Каховской, отвечая на ее тревожный взгляд. — Нет уж»!