В подобные одинокие минуты я больше, чем обычно, тоскую по брату. Сейчас он был бы взрослым человеком с непринужденными манерами, доброй улыбкой и умением ободрять нашу мать. Дэниел в моей голове всегда точно подбирает слова; не то что его незадачливая сестра, которая ужасно страдает от косноязычия. Я взглянула на маму. Возможно, она тоже думает о нем; может, пребывание в больнице напомнило ей о ее маленьком мальчике? Но спросить я не могла, потому что мы не обсуждали Дэниела, точно так же, как обходили стороной ее эвакуацию, ее прошлое, ее сожаления. Никогда не обсуждали. Возможно, мне взгрустнулось о секретах, которые столь медленно и долго кипели под крышкой нашей семьи; возможно, я назначила себе покаяние за то, что расстроила мать своим любопытством; возможно даже, мне отчасти захотелось увидеть реакцию, наказать мать за то, что она не делится со мной воспоминаниями и лишает меня настоящего Дэниела: как бы то ни было, я неожиданно глубоко вдохнула и сказала:
— Мама…
Она протерла глаза и заморгала, глядя на наручные часы.
— Мы с Джейми расстались.
— Неужели?
— Да.
— Сегодня?
— Вообще-то нет. Не совсем. В районе Рождества.
Едва заметное удивление.
— Вот как? — Она озадаченно нахмурилась, подсчитывая прошедшие месяцы. — Ты не говорила…
— Нет.
Ее лицо поникло, когда она осознана, что именно это значит. Она медленно кивнула, несомненно, припоминая свои бесконечные расспросы о Джейми в последнее время и мои лживые ответы.
— Мне пришлось отказаться от квартиры. — Я кашлянула и сообщила: — Я ищу себе студию. Свою собственную маленькую квартирку.
— Так вот почему я не смогла тебя найти, когда твой отец… я обзвонила все номера, какие только вспомнила, даже Ритин, пока не наткнулась на Герберта. Я не представляла, что делать!
— Что ж, это была превосходная мысль, — со странной искусственной веселостью заметила я. — Я поселилась у Герберта.
Она недоуменно уставилась на меня.
— У него есть гостевая комната?
— Гостевой диван.
— Понятно.
Мама сжимала руки на коленях, как будто держала в них крошечную птичку, драгоценную птичку, которую не желала упустить.
— Я должна написать Герберту, — выцветшим голосом произнесла она. — Он прислал нам ежевичного варенья на Пасху, и, кажется, я забыла его поблагодарить.
И на этом тема, которой я страшилась месяцами, была исчерпана. Относительно безболезненно, что хорошо, но как-то бездушно, что плохо.
Мама поднялась, и первой моей мыслью было, что я ошиблась, тема не исчерпана, и без сцены не обойдется, но когда я проследила за направлением ее взгляда, то увидела идущего к нам врача. Я тоже встала, пытаясь прочесть выражение его лица, угадать, какой стороной ляжет монетка, но это было невозможно. Выражение его лица можно было истолковать как угодно; наверное, их специально этому учат в медицинском колледже.