— Кузнечика схотелось, едять вас? Ладно, будет вам кузнечик, — не унывал дед Муха и наживлял кузнечика.
Но головли только разбегались в стороны, когда он закидывал лесу, и вели себя попрежнему. Не чувствуя собственного дыхания, не видя ничего вокруг, кроме головлей и кугового поплавка, дед Муха, все чаще меняя наживу, то закидывал лесу впереди идущих к вишне головлей, то отрезал путь уходившим, нетерпеливо ворочался, рискуя ежесекундно сорваться в воду, а хитрая рыба — точно испытывая его терпение — не брала приманки.
— Беспременно надо срубать вишню. Это ж чистое измывательство над человеком, едять бы его мухи совсем, с рыбальством таким! — вконец вышел он из себя.
Потом сполз на берег, нашел в саду на деревьях забытые детворой переспелые вишни, собрал их и вернулся на свое место.
— Вы думаете, дед Муха дурнее вас? Уверитесь. Гуляют, едять их — и без всякого тебе внимания, как будто у меня делов более нету никаких, как на них любоваться. Теперь вы у меня нагуляетесь, — нравоучительно разговаривал он с головлями.
2
В это время неподалеку от сада на бугре сидели Леон и Оксана, поджидая, когда девчата начнут ловлю сома. Им хорошо была видна детская фигурка деда Мухи, его тонкие, свисающие над речкой босые ноги, загорелая лысина, и Оксана то и дело беспокоилась:
— Ой, сорвется, честное слово, сорвется!
— Не сорвется, каждый день на этой коряжине сидит. Ты скажи вот: сколько времени прошло, а он еще ни разу не подсек. Чудно! — удивился Леон, наблюдая за прославленным рыбаком, но, увидев, что дед лазит в саду по старым вишням, понял, в чем дело.
— Сейчас будет, — сказал он Оксане.
И действительно, спустя несколько минут, дед Муха ловко выхватил лесу из воды, и над головой его блеснула серебристая рыбка.
Оксана радостно всплеснула руками:
— Поймал!
Дед Муха, услышав ее голос, погрозился в их сторону и продолжал заниматься своим делом.
— Ругается, что мы можем распугать головлей. Иди сюда.
Леон взял свою ливенскую гармошку и лег на склоне бугра.
Оксана подошла к обрыву и стала смотреть на левады.
Высокий бугор зеленым от моха каменистым обрывом был обращен к хутору. Склоны его густо поросли шиповником, мелким кустарником, чебрецом, бесчисленными цветами, и все это источало свои запахи — то сладкие и душистые, как мед, то терпкие и крепкие, как вино.
Внизу извилистой лентой блестела речка. С берегов ее в ослепительную водную гладь всматривались старухи-вербы, тихо шелестя узкими, продолговатыми листьями. Где-то поблизости мерно и однотонно куковала кукушка.
В стороне от хутора, в левадах, за дымчато-зелеными делянками капусты, горели маки, виднелись яркожелтые пятна гвоздики, шеренги золотистых подсолнухов, и нескончаемыми полосами уходили вдаль ряды курчавой картошки.