Дед Муха опять посмотрел на него сощуренными глазами, качнул головой.
— Ну, прощевай, парень, — сказал он и поспешил к хутору.
Возле речки Леон и Алена остановились, окинули взглядом степь, хутор.
Над Кундрючевкой висела легкая пелена тумана. Там и сям из труб струился седоватый дымок, разносил запахи кизяков, полыми, и они вливались в грудь горьковатым хмелем и волновали воспоминаниями о безмятежном детстве.
Леон обнял Алену, сказал:
— В этих местах начиналась наша любовь.
Алена прижалась к нему, и они несколько минут молча стояли на бугре, вдыхая морозный воздух и родные запахи.
На белой равнине замерзшего става парили небольшие проруби, возле них лежали крупные синие льдины. На снегу виднелись потемневшие следы, солома. Поодаль от прорубей стояли сани с огромной искристой льдиной, а на ней сидел черный грач, поглядывал по сторонам и что-то долбил клювом, будто кланялся.
В хуторе было тихо, малолюдно. Редкие прохожие при встрече с Леоном и Аленой долго всматривались в них и, кивнув головой, молча проходили мимо. Только подростки шумели возле маслобойни и темными клубочками скатывались на санках к речке. Веселый звон их голосов несколько оживлял тихие, заваленные снегом улицы Кундрючевки. Леон смотрел на эти улицы, на расписанные морозом маленькие окна хат, на уныло шагавших к речке быков, и ему странным казалось, что он родился и вырос здесь и ходил по этим скучным улицам, далеким теперь и таким маленьким.
Игнат Сысоич был в амбаре, очищал пшеницу на посев. Услышав во дворе голос Леона, он выбежал из амбара, старчески-мелкими шагами засеменил навстречу.
— Сынок мой родимый, дочечка наша! Да откуда господь послал такую радость? — взволнованно, нараспев заговорил он.
Они обнялись, и Леон вошел в амбар. Там меж закромами висело огромное решето — кружало. В нем лежала пшеница, а на полу — отходы. Леон взял щепотку зерна, пошевелил на ладони.
— Хорошее. Загорулькино?
— Приданое. О сынок, теперь отец твой соберет не меньше ста пудов с десятины. Он же и земли обещался дать, Нефадей-то, раздобрился. Так что десятинок пятнадцать, как не больше, заложу в этом году непременно. Катька жеребенка привела — конь скоро будет, да корова телка принесла — бык скоро… А это что? Побил кто? — увидев повязку на голове Леона, спросил Игнат Сысоич.
— Ушибся.
Игнат Сысоич опять стал хвалиться Загорулькиной пшеницей.
— Это не пшеничка, сынок, а чистое золото.
— Зернышко пухленькое.
— О сынок, зернышко — ядреней не найти. И ячменек, бог дал, ничего, — важно говорил Игнат Сысоич. — Маловато трошки дал сват, ну, да нам немного с матерью надо, как Настя замуж выйдет.