— Товарищ линтинант, сегодня наши войска освободили родной город Шумилова. Вот он там и…
— Что там?
— Салютует!
В это время вышел Шумилов с винтовкой в руке.
— Вы что делаете? Кто вам разрешил стрелять в гарнизоне? Солдат опустил голову, виновато промямлил:
— Это же в честь освобождения моего города… Радость-то какая!
— Радость разделяю, а за нарушение порядка объявляют три наряда вне очереди. Сейчас же отнести оружие!
Шумилов повторил: «Есть, отнести» — и помчался в казарму.
«Ну злодей! До чего додумался. Даже патроны где-то достал. Ох, будет мне за него».
У входа в казарму лейтенант услышал голос Целобенка. Грубо, с издевкой он кого-то распекал, пересыпая свою речь избитыми армейскими ругательствами: «разгильдяй», «разболтанный», «расхлябанный».
«Есть же такие, для которых брань является наслаждением, — подумал Анатолий. — Кого это он? Уж не моего ли…»
Он не ошибся: перед старшиной стоял Шумилов и бросал робкие взгляды на лейтенанта, как бы прося у него защиты.
Целобенок доложил, что в роте ЧП — рядовой Шумилов стрелял в гарнизоне.
— Знаю. За это я уже наказал его.
Но Целобенок не успокаивался. Он припомнил все проступки солдата. Получалось, что это отъявленный хулиган, которого надо судить. В конце старшина подчеркнул, что только первый взвод и тянет роту назад.
Трудно было возразить Целобенку, но в тоне его сквозило злорадство, а не искреннее желание подтянуть взвод. Ему хотелось досадить Арышеву, которого он невзлюбил с первой встречи за его «самоуправство». Потом лейтенант отобрал у него Примочкина, и он, старшина, ничего не мог сделать. Отмахнулся от этого и Незамай. Теперь Арышев затеял какие-то стрельбы.
После завтрака лейтенант построил взвод для следования на стрельбище. Целобенок чуть ли не в приказном порядке потребовал:
— Оставьте у мое распоряжение Примочкина. — Для чего?
— Командир роты знае для чего.
— Тогда он пусть сам и скажет мне об этом. А зря отрывать людей от занятий я не разрешу.
Взвод шагал на стрельбище, громко распевая песни. Солнце поднималось все выше и выше. Яснее проглядывались далекие сопки, окутанные сизой дымкой августовского марева. После ночного дождя трава сверкала алмазными капельками, источая терпкий запах. Сипло стрекотали в траве кузнечики, вылезли из своих норок суслики и тушканчики, затрепыхала в воздухе пустельга.
Привольна и величава в это время степь! Кажется, что она покрыта бесконечным зеленым пологом, который чуть колышется, гоня мелкие бархатистые волны ковыльных метелок.
Пока не наступил зной, Арышев начал стрельбы. Бойцы с нетерпением ждали, когда им разрешат стрелять из бронебойного ружья. Только у одного Примочкина не было такого желания. Он явно испытывал страх.