.
Ресторан находился рядом с роскошным торговым центром, мимо которого не могут пройти те, у кого руки чешутся выкинуть очередные восемьдесят пять долларов за хлопчатобумажную маечку.
Опять жара. Над капотами «мерседесов», БМВ и «порше» дрожал раскаленный воздух, и вся округа слегка походила на несфокусированное изображение окраины провинциального германского городка типа Штутгарта. Никакого Микки. Я вышел из машины, подождал десять минут. В поле моего зрения попала только какая-то баба, выглядевшая столь ужасно, что ее целиком — каждый волосок, квадратный сантиметр кожи, ноготь, бижутерию и одежду — оставалось только поместить под стекло и отправить в музей, просто чтобы продемонстрировать, что стало с Америкой после восьми лет президентства Рейгана.
Я расстегнул пиджак. Ничего я этим не достиг, кроме того, что жаркий влажный воздух начал циркулировать под моей насквозь промокшей от пота рубашкой. Через пять минут, когда я нервно развязывал узел галстука, открылась дверь аккуратной красной «миальты» с поднятым верхом, и Микки с грацией сардельки вывалился из машины. Он заковылял по мягкому асфальту. Ясно было, что он следил за мной все это время. Мы кивнули друг другу. На нем был спортивный костюм, и в этом облачении был похож скорее на бабу на сносях, чем на главаря мафии: белые брюки и бесформенная гавайская рубашка в красные, голубые и лиловые цветы.
— Хорошая машина, — только и смог сказать я.
— Это не моя.
Я так и не понял, имел ли он в виду, что угнал эту машину или взял покататься.
— Сними пиджак и расстегни рубашку.
Он прислонил меня к мусорному контейнеру, ощупал мои ребра и спину, проверяя, нет ли у меня с собой магнитофона и не торчат ли из меня проводки. Пока я застегивал рубашку, он помял мою кобуру, охлопал брюки, вытащил бумажник, жетон и наручники, чтобы убедиться, что это всего лишь бумажник, жетон и наручники. Завершив эти манипуляции, он прогремел:
— Зайдем?
На входе я вздрогнул от ледяной струи кондиционера. Микки выбрал столик и, не спросив меня, заказал официантке два фирменных сэндвича и два чая со льдом.
— Можешь не есть, если не хочешь. Это для конспирации, — пояснил он.
Нос у него был как у римлянина, то есть начинался от самого лба, но как и все остальное в Микки, был чрезвычайно мясистым. Так и тянуло сжать его изо всей силы и послушать, как он забулькает.
— Расскажи мне о нашей общей подруге.
— Я не думаю, что она его убила.
— Не шути так, вояка.
У него даже надбровные дуги были жирными.
— Но если я не узнаю, кто это на самом деле совершил, вполне вероятно, что ей придется отправиться в двадцатипятилетний отпуск.