На фотографии, сделанной в 1935 году, у него широкое лицо, отяжелевший подбородок, вертикальные складки залегли между нахмуренными бровями, на лице же выражение человека, обиженного на собственную жизнь. И все-таки в этом, 1935 году, его ожидает большая радость: у него появилась дочь, которой он дает испанское имя — Мария де ля Консепсьон. Родители называют ее Майей.
Для Пикассо этот ребенок, плоть от плоти его, новое чудо. Он сам занимается ребенком, ведь его вселенная для него закрыта. «Однажды, — пишет Сабартес, — решившись полностью переменить свои привычки, он сам принимается стирать пеленки по одной простой причине: раньше он ничем подобным никогда не занимался». У ребенка светлые волосы, светлая кожа и голубые глаза Мари-Терез, но позже она странным образом все больше станет походить на своего отца. За этой белизной горит черный огонь. Она станет порывистой, живой, и ее присутствие будет так же ощутимо, как присутствие отца.
В начале ноября 1935 года Пикассо приглашает к себе Сабартеса с женой: жизнь в опустевшем доме становится для него невыносимой, он так привык к женскому присутствию. В спальне он расстелил на второй половине кровати старые газеты в знак того, что она покинута.
Благодаря присутствию Сабартеса в жизни Пикассо, которому недавно исполнилось пятьдесят лет, появился свидетель, как в дни его молодости. Пикассо называл Сабартеса поэтом, но был он прежде всего журналистом и романистом; он уехал из Испании в ранней молодости и долго жил в Южной Америке и Соединенных Штатах. Однако Пикассо был прав, признавая в своем друге поэта. Чрезвычайная восприимчивость Сабартеса, его совершенно особый взгляд на окружающее свидетельствует о том, что он был прирожденным поэтом; когда он рассказывает о каких-либо событиях, передает разговоры или описывает кого-нибудь, прежде всего он обращает внимание на атмосферу. Его интересует не столько то, что думают люди, сколько их манера думать, их реакция на происходящее. Поэтому, описывая жизнь своего друга, Сабартес прежде всего передает атмосферу крайнего напряжения, в которой, однако, Пикассо чувствует себя неплохо.
Сабартес чрезвычайно лоялен, но с Пикассо не может скрыть своего восхищения художником, не теряя при этом чувства юмора. Встречая или провожая нежеланных посетителей, он подмигивает: «Я похож на церковного сторожа». Чем более громкой становится известность Пикассо, чем больше возбужденных посетителей ломится в его дверь, тем дальше Сабартес отступает за кулисы, не переставая сдержанно и иронически улыбаться.