— Я одного не могу понять, Александр, — сетовал расстроенный преподаватель матанализа, — зачем надо было лезть под кровать?
Саша слегка улыбнулся и спокойно пояснил:
— Видите ли, я как-то не придал значения тому, что без матраса меня будет видно сверху. На кровати-то сетка. А цель была проста — избежать прямого контакта с преподавательским составом. Я был не совсем в форме…
Короче говоря, нам влепили строгий выговор с пожеланием, что добросовестным трудом мы исправим первое ложное впечатление о нашей троице. Комиссаром же единогласно выбрали сисястую бабёнку с лицом ехидны, и она сразу недобро зыркнула в нашу сторону.
— Кузьмин, Гладков и Костров — в разные бригады! — отрезала она, составляя список.
— Так бригады-то две! — возмутился я.
— Вот ты и будешь отдельно от своих собутыльников, как самый молодой.
Мне действительно было всего лишь шестнадцать, и я уныло поплёлся во второй автобус.
Впереди замаячило горбилово в полной изоляции.
-
Вообще говоря, я к работе плохо отношусь. И не понимаю расхожих выражений типа «удовольствие от сделанного», или «мужчина должен работать» и прочую агитацию рабства.
Незнакомо мне также и удовольствие от сделанного. Даже если это деланье будет не из-под палки, а, как говорится, по собственному почину. Скорее всего я просто фанат безделья.
К примеру, такой вариант.
Скажу несколько слов по поводу совокупления. Я часто не против вступить в мимолётную лёгкую связь с противоположным полом, но когда доходит до дела, меня обуревает ужасная лень придумывать новые позы, применять предварительные ласки и прочее. И уж совсем смешно здесь говорить об «удовольствии от сделанного». Скорее тоска, и желание больше никогда этого не делать. А что уж говорить о тупой физической работе по принуждению. И, уж, упаси господи, если это происходит ради денег или еды!
Работа же советского студента в колхозе гармонично сочетала черты египетского рабства и мелкого рыночного воровства. Воровались ящики с соседнего поля, чтобы добыть себе вожделенную среднюю норму. Давались обещания упоить бригадира до синих соплей с первой зарплаты за приписывание себе несуществующих результатов. Но всё равно около пяти ящиков гниющих мелких помидор требовалось наковырять до обеда.
После обеда обычно шёл дождь, на который молились все — тогда полевые работы прекращались и можно было тихонько шастать по деревне в поисках самогона, чтобы потом скрытно распить его в лесополосе.
Мои соратники по вступлению в студенческую жизнь горбатились на другом поле. И встретившись, мы с отвращением обменивались впечатлениями. Обстановка была нерадостной. В этой стрёмной общаге даже нельзя было навалить как следует, по причине полного аута канализации. А так как нас кормили, в основном, гороховым супом и дерьмовой кашей, близлежащая лесополоса на глазах превращалась в непроходимое минное поле. Быстро заканчивалось курево и наше бытиё стало напоминать небольшой чумной карантин крепостных людей времён Анны Кровавой. Но самое ужасное было то, что приказали долго жить балабасы. Или филки. Или бабло. Шуршики. Воздух. Лавэ, мать его! Не было ни хрена!