Надо поговорить с Толиком, – пришла новая мысль, точно они с Ирусей продолжали искать решение очередной задачи. Вот это и будет правильный ответ… Отец есть отец. Пашка не говорит о нём никогда, как будто и не вспоминает, но Зоя уверена, что на самом деле… И она и Толик, если они вместе…
– Как дела? – осведомился Пашка, неслышно зайдя в комнату.
Она вздрогнула, открыла глаза и взглянула ему в лицо: бледный, губы поджаты, и в глазах недоброе мерцание…
– Ты про чайник забыл. Ел? – спросила она больше для того, чтобы оттянуть время.
По лицу сына пробежала досадливая гримаса. И вместе со страхом толкнулась в сердце боль: её ребёнку плохо, а она, мать, не может помочь… Что не может – это она уже точно знала. Ещё до того, как он выпалил:
– Есть вариант. Компьютер за сто семьдесят баксов!
После этого воцарилось молчание.
– Баксов… это сколько же рублей? – слабым голосом уточнила она, опять-таки оттягивая время. Оттягивая неизбежное.
– Где-то пять тысяч… Но зато с клавиатурой и монитором! Полный комплект! И даже с мышкой! – в призрачной надежде кинулся объяснять Пашка. – Срочно продают, там один мужик, брат нашего Серёгина… Это один раз так везёт, больше никогда! Он классный, мам, честно, ты увидишь! Интернет подключим. Как все люди!
Что-то она слышала про интернет и про мышку… какой-то анекдот… вертелось в голове, пока губы произносили:
– Сейчас я не могу, сыночек… Вот, может, со временем тётя Ира…
– Всегда со временем! всегда тётя Ира! – перебил он и отвернулся.
Тогда наконец выговорилось и неизбежное:
– Но где же я возьму эти пять тысяч, сынок?
И свершилось…
И грянул гром.
– Где-где! – безобразно заорал Пашка, передразнивая, брызгая слюной. – Где все нормальные люди берут, вот где! Которые не сидят сложа ручки! За своим долбаным пианино! А которые ищут нормальную работу!
– Это какую же… нормальную? – прошептала Зоя, сцепив пальцы. Руки тряслись.
– Не знаю какую! Какую у всех людей… реализатором, блин, на рынке!
Ещё секунда этого крика, отчётливо поняла Зоя, и ей не выжить. У неё лопнет голова, или разорвутся сосуды, или остановится сердце. Почему ты, мама, не научила меня слушать такой крик? Почему вы с папой не ругались, или не ругались при мне, или делали вид, что никогда не ругаетесь?
Хлопнула дверь. Он ушёл к себе, поняла Зоя. Ушёл этот кричащий, визжащий, страдающий большой ребёнок. Мой сын. И я опять не помогла ему. И потому, даже если достигну восьмидесяти лет, я однажды почувствую, что в моей жизни нет смысла. И тогда я пойду… в оперу. И знакомые скажут ему, как про бабу Анфису: «Представляешь, видели твою мать на «Евгении Онегине»! Губы накрасила, а сама еле по ступенькам к двери доковыляла. У неё со здоровьем плохо или с головой?»