– Мама! Почему ты говорила, что у меня нет голоса, а только слух?
– Что-что? Зоя… Это ты?
– Друзья-а! Вам откры-ы-ты сердца-а и грани-и-цы в стране-е-е небыва-а-лых побе-е-ед!
– Зо…
– От ю-у-ных хозя-а-ев сове-е-тской столи-и-цы прими-и-те горя-а-чий приве-е-ет!
– Зоя!
– Прими-и-те серде-е-чный приве-е-ет! При-ве-е-ет!
После этой вокальной репризы чужой дух, вселившийся в Зоино тело, умолк, чтобы перевести дыхание. За это время она успела пробормотать:
– Мам, извини… что-то на меня нашло…
– Ты пьяная? – помолчав, предположила мама.
– Нет… не то чтобы…
– Так ложись и спи! Завтра поговорим, – отчеканила она.
Машинально положив трубку, Зоя посмотрела на часы. Без четверти десять. И Пашки нет. Самое время умирать.
Однако чужой дух распорядился её телом иначе.
Он подвёл её к нотной тумбочке и заставил, опустившись на колени, перебирать старые, менее старые и совершенно рассыпающиеся в руках сборники нот.
Докопавшись до книги этюдов Листа – зелёной, со старческими ржавыми разводами по краям, – она получила безмолвную команду встать и, подойдя к пианино, открыть крышку и опустить подставку для нот. Сборник услужливо распахнулся на сто пятьдесят второй странице. Это были вариации на тему Паганини ля минор.
Блестящие вариации-прыжки – концертные, виртуозные, для штучного исполнения, а никак не для унылой училищной зубрёжки… И однажды Громова вдруг дала Зое разбирать их – на четвёртом курсе, практически перед самым выпуском. Зачем? С чего вдруг такая щедрость – потенциальной троечнице, махровой посредственности? Что она ИМЕЛА В ВИДУ?
Тогда времени на удивление, правда, не было. Зоя быстренько выучила самое начало, тему: воздушные кружева арпеджио. Как ни странно, восходящие прыжки по клавиатуре получились легко – может, оттого, что в школе хорошо прыгала в высоту, физрук её всегда хвалил (но как догадалась об этом Громова?) К тому же за вариации не приходилось переживать: не программа же, не на оценку… Кстати, и программу удалось сделать вполне прилично, на твёрдую четвёрку, хотя кое-кто в комиссии, беспощадно уточнила Виктория, предлагал тройку…
А вариации она, конечно, потом бросила не доучив.
Зоя выпрямилась и взяла первый аккорд. Должно быть, оттого, что она нащупывала ноты небыстро и осторожно, он прозвучал печально и отрывисто, как лопнувшая струна. А может, это откликнулся тот последний год в училище, когда заболела бабушка Поля и дома нельзя было заниматься требуемые шесть часов. Всё как будто шло по-прежнему, только стало пустынно в кухне и в ванной, и немытый стакан из-под чая, бывало, стоял полдня на краю стола. Но ведь бабушка Поля и всегда была тихой, незаметной… По утрам Зоя всё так же натягивала синий свитер, спеша в училище, пока были свободны маленькие классы для самостоятельных занятий. А в больших классах установили стенды «Остерегайтесь сифилиса!», потому что, шептались девчонки, одна с третьего курса… и преподаватель-духовик… нет, ты представляешь? И только Виктория Громова в своём концертном классе беззастенчиво хохотала, переводя взгляд со сверкающего рояля «Стенвей» на этот серый стенд, стыдливо приткнувшийся на краю торжественного алого паласа. А потом выставила серый стенд вон, и его не посмели вернуть.