Надежда Константиновна неторопливо водила карандашом, наклонив голову. Откинулся в кресле Бонч-Бруевич, не отрывая от Владимира Ильича внимательных глаз. Облокотилась на стол Эссен, подперев подбородок рукой. Лицо ее с большими серыми глазами задумчиво и строго. Мария Петровна, положив перед собой очки, напряженно слушала. Шло заседание Центрального Комитета. В комнате тишина, только слышался громкий ход стенных часов да голос Владимира Ильича с хрипотцой.
— Отношение к революции является коренным вопросом. Его-то в первую голову должен решить съезд. Или — или. Или мы признаем, что в настоящее время «о действительной революции не может быть и речи». — Голос Ильича, цитирующего меньшевиков, звучал неприкрытой издевкой. — Тогда должны во всеуслышание заявить об этом, снять вопрос о восстании, прекратить вооружение дружин, ибо играть в восстание недостойно рабочей партии. Или мы признаем, что можно и должно говорить о революции. Тогда партия обязана удесятерить усилия по вооружению рабочих дружин.
Заседание Центрального Комитета партии продолжалось…
Декабрь 1917 года выдался студеный и вьюжный. По затихшим улицам проносились грузовики с вооруженными матросами. В снежных завалах утопали площади и улицы. Пугливо прятались обыватели в затемненных квартирах, и лишь Смольный в пламени костров резко выделялся среди мрачных громад.
Мария Петровна торопилась, с трудом переставляя ноги в стоптанных валенках. Шуба ее, потертая и выношенная, грела плохо. Она прятала озябшие руки в муфту, болтавшуюся на витом шнуре. Морозно. Да и ходить из одного конца города в другой трудно. Пятьдесят шесть лет — возраст не малый. Ссутулилась, располнела, побелела голова. Только глаза остались молодыми, как твердили ее девочки. Девочки… Они уже выросли… Василий Семенович умер, не дожив до революции. Смерть его была тяжелым ударом — с тех пор начались сердечные приступы, старость… Сердце частенько прихватывало. Девочек жаль — волнуются. Ночь, темь, телефон не работает, врача не дозовешься, а тут… И все же целые дни она на митингах, собраниях, выступлениях. А сегодня ночью вызвал Бонч-Бруевич в Смольный. Предложил грузовик с матросами, чтобы подбросил по пути, но она отказалась. А теперь жалеет — путь по затихшему во враждебном молчании городу с одинокими вспышками выстрелов был не из легких.
У Смольного часовой проверил пропуск, козырнул. Горящие костры выхватывали из темноты лица солдат и матросов, казавшиеся в зареве огней бронзовыми.
Смольный жил напряженно: ухали широкие коридоры под тяжелыми шагами матросов, распахивались высокие двери, трещали телефоны, бегали дежурные с телеграфными лентами.