Герцог обернулся. От запаха крови, а натекла уже приличная лужа, миньоны пришли в радостное возбуждение; они без конца облизывались, того и гляди, потеряют человеческую форму. Его губы недовольно скривились. Любимый абиссинский ковер был безнадежно испорчен.
– Пусть поживет пока… Разве мы можем лишить нашего пленника… – он снова повернулся к брату и задумчиво вглядевшись ему в лицо, произнес: – Такой превосходный стимул, чтобы стать покорным, не правда ли, mon ami?!
Виконт не отвел взгляда, чем вызвал у него усмешку. «Иметь сострадание, что может быть глупее…» – с презрением подумал герцог Клеманс, понимая, что совесть уже не позволит брату и дальше причинять страдания маленькому пажу.
Одарив ласковой улыбкой, он взял виконта под руку.
– Извини, кажется, я немного переборщил! Благородному шевалье – стоять на четвереньках, со спущенными штанами… ха-ха, конечно же, моветон ! Тогда… как тебе… это…
И подтолкнул пленника к столу.
– Сними остальное, ложись грудью на стол и не забудь расставить ноги… Пошире! Надеюсь, возражений не предвидится? – приказал холодно, покосившись на окровавленную, на полу, секиру.
На этот раз виконт безропотно исполнил приказание. Лишь прикусил губу, когда чуткие пальцы, заставив вздрогнуть, незнакомой лаской заскользили вверх вдоль позвоночника. Вызвав странный трепет во всем теле.
– Не напрягайся так… С тобой пока ничего не случилось, – к нему склонилось чудовище. – Но стоит приготовиться к худшему!
«Ши!» – позвали над самым ухом, и руки виконта оказались скованы железной хваткой миньона.
– Ну, так как… любезный мой братец… тебе не приходилось еще быть ничьей шлюхой?
– Что?
Опрокинутая чернильница каталась из стороны в сторону, разливая чернила на разложенные на столе морские карты. Его с силой, которой невозможно было сопротивляться, толкало вперед, навстречу боли. Она была невыносимой. От нее темнело в глазах. Что вытворяет с ним это чудовище? Может, режет ремни из его спины или выламывает ребро за ребром? Он отказывался понимать происходящее с ним на самом деле. Весь тот позор, которому подверглось его тело, унизительно вздрагивающее от боли на каждый резкий толчок. Лучше умереть! Смерти он не боялся. Умирать было не страшно. Лишь несколько мгновений ледяного безвременья – и ты снова открываешь глаза. Для новой жизни. В новом теле. Но быть беспомощным, распятым чужой волей, запертым в клетке из мышц и костей – его сознание не было готово терпеть физические страдания бесконечно. И воля его дала трещину, он больше не смог сдерживать крик. Лучше убей! Молил он своего мучителя, выпрашивая у него смерть и свободу себе охрипшим, надтреснутым голосом.