— Ладно, спокойной ночи.
Анна встает. Хрупкая фигура, разбудившая фантазии, удаляется. Уже не так сладко, не так смешно, и вообще пора спать.
— Ты с Ромой и Олей была?
— Только с Ромой.
— Как погуляли?
— Отлично, просто отлично. Были в симпатичной кафешке на другом берегу.
— Лола, а Оля — девушка Ромы?
— Нет. Они раньше были вместе, давно расстались, теперь друзья. Оля замужем. Правда… Только это между нами…
— Конечно.
— Оля злится, что я общаюсь с Ромой. Абсурд.
— Наверное, что-то у нее осталось.
— Просто какие-то собственнические чувства. Я в замешательстве. Даже не знаю, как реагировать. Ладно, спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
— Теперь шавасана. Тело расслабленно. Не вовлекайтесь в истории, не концентрируйтесь на своих желаниях. Наблюдайте, как уходит напряжение из каждой мышцы, каждого органа.
Анна закрыла глаза, руки в стороны ладонями вверх. Вокруг дыхание: обрывистое, глубокое. Дыхание, вырывающееся из легких вместе с пружиной бесконечного «надо». Сейчас никто никому ничего не должен. Еле уловимый скрип вентилятора убаюкивает, успокаивает, касаясь нежным ветерком лица. Вздрагивают мышцы от недавнего напряжения.
Ришикеш. Лестница к ночной Ганге. Он сидит на ступеньках, уходящих в воду. Она рядом. Порог их нового бытия вместе. А может, просто общая иллюзия. Усталость сквозит в каждой черточке. Морщинки в уголках глаз — резче, губы, высушенные солнцем, — приоткрыты. Лицо тает на фоне реки…
Четыре года. Около того. Прыгает по цветным квадратикам на асфальте, в руках кукла со стеклянными синими глазами. Игрушечные белые волосы щекочут ладошку, сильно пахнет черемуха, осыпая белым водопадом лепестков. Сладкий приторный запах радости, голос мамы: «Пора обедать».
Длинные смуглые ноги. Тонкие щиколотки, подтянутые икры, упругие бедра. Не оторвать взгляд от отражения в узком зеркале дверцы шкафа. Черные замшевые босоножки — в них аккуратные алые ногти.
Лицо без лица. Ком в горле, спазм в груди. «Ты похожа на мою дочь. Сходство поразительное». Захлопнувшаяся дверь машины. Она внутри. Но как? Дорога вьется вверх, стремительно, вглубь ночи, в безлюдную чащу кипарисов, упирающихся в темноту. «Может, выпрыгнуть?» Страшно. Через час: разве знала ты что-нибудь о страхе? Стрелка останавливается на минуте боли. Алтарь. Какое-то срубленное дерево, камни. Веревка на запястьях, на песке мелкий узор юбки, скомканной, сорванной. Руки — цепкие, горячие, всепроникающие, даже там, где сжато до предела. «Пожалуйста, не надо… А как же дочь?» Потом звуки — невнятные, слезы — звонкие. Потом вопль, не способный вырваться сквозь спазм в горле, слезы — застывшие в зрачках. Царапают камни, ногти, чуть подковыривает холодное лезвие, так, до первой крови. Мутный голос нашептывает, напевает. Скрип ширинки. Господи… Господи… Запястья обретают силу, выскальзывают из петли. Тонкие девичьи пальцы нащупывают металлическую рукоятку ножа, лезвие входит в рубашку, в кожу. Не хватает сил. Кувырком, острый гравий. Бежит… Бежит… Не различая дороги. Скорей бы рассвет. Куда же?.. Стерты стопы в кровь. Спускается, не замечая, что ветки в лицо. Останавливается, пытаясь совладать с сердцебиением. Вдруг он, лицо без лица. Пятится назад. Хруст, треск. Нет опоры под окровавленными ногами, летит вниз. Провод кольцом охватывает ноги, тормозит падение. Удар в голову, словно шпагой в висок. Тишина. Небо колышется, тает чернота, растворяется в преддверии первых лучей. Смех. Звонкий, молодой. Вскрик.