– Какая прелестная! – сказала она и уже хотела протянуть руку, чтобы погладить, а если получится, то и снять куколку с пьедестала, чтобы лучше рассмотреть, но внезапно остановила себя. «Куколка в машине мужчины не может стоять просто так, – сообразила она. – Наверное, она чем-то особенно дорога хозяину или что-то символизирует для него. Нехорошо об этом спрашивать».
Роберт заметил и ее желание, и ее жест. Он усмехнулся. «Настоящая женщина», – сказал про нее Ленц. Все эти «настоящие женщины» прекрасны только в первые месяцы знакомства. Пока не женишься на них, пока они не поймут, что мужчина принадлежит им со всеми его потрохами, что они могут требовать от него не только деньги, как жена Ленца, но и тело, и душу. Главное – бессмертную душу!
Он смотрел на дорогу, прекрасно видел, кто движется впереди него, а кто сигналит сзади, но мысли его были далеко. Ему вспоминалась очень чистая, а следовательно, не российская привокзальная площадь, группы неспешных людей вокруг, разговаривающих на чужом языке. Аккуратные носильщики, не торопясь, везли нетяжелую кладь к фирменному московскому поезду, и он сам со старой спортивной сумкой на плече, в которой они теперь носили бутылки. Перед ним предстали злое лицо женщины, похожее на нынешнее лицо жены Ленца – все злые лица чем-то неуловимо похожи друг на друга, – и ее такие же несправедливые слова, только звучащие на чужом языке. Он не стал тогда собирать свои вещи (разве дело было в вещах?), повернулся и ушел. И, купив билет в обратную сторону на том же чистом вокзале, он подошел к киоску, в котором продавались газеты, чтобы найти себе в дорогу что-нибудь легкое почитать. Русоволосая продавщица, он отчетливо это помнил, сделала непроницаемое лицо, услышав, что он попросил «Комсомольскую правду». Из какой-то непонятной гордости ему ужасно захотелось, чтобы эта надменная прибалтийка все-таки снизошла до него, проявила хотя бы малую толику внимания. И он, особенно даже не всматриваясь в то, что было выставлено в витрине, наугад ткнул пальцем в крошечную куколку-эскимоску, которую продавщица с небрежным равнодушием, верная себе и своему характеру, долго упаковывала в целлофановую бумагу. И только ночью, когда соседи по купе уже спали, он включил ночник под потолком своей верхней полки и наконец рассмотрел, что же он все-таки купил. И ему показались отчаянно прелестными выточенная головка в круглой меховой шапочке и крохотные ручки. И до странности ясно он понял тогда, что видит в этой северной девочке самого себя, заброшенного капризом судьбы в чужую землю и там покинутого. «Ничего, – сказал он себе той ночью, аккуратно запаковав эскимоску обратно в пакет. – Мы еще будем счастливы!» И теперь в машине он с горечью подумал о том, что живет так уже без малого восемь лет.