Все проходит, а это остается. Уносятся лица, города, мнения, теории, события — в глубине же: душа перед Вечным, перед Богом. И тогда начинаешь понимать, что от нас чего‑то ждут, что мы родились зачем‑то. Что призваны что‑то принести в мир.
Мое письмо, наверное, застанет Вас в Тель–Авиве.
Желаю Вам хорошо провести эти дни на древней земле, с которой связано столько воспоминаний и которая теперь в стольких обуреваниях внутри и снаружи.
Может быть, и мне когда‑нибудь удастся побывать там. У нас ездят иногда паломники. Но шансов мало попасть в их число. Вообще же я не испытываю потребности к путешествиям. В юности я много ездил всюду. И уже тогда пришел к выводу, к которому пришли Вы. Всюду одно и то же. Нужное можно найти рядом. Вот и живу отшельником в своей усадьбе, все отдавая работе. А то жалко времени. Чувствую ответственность за каждый потерянный день и час.
Итак, мысленно, молитвенно и сердечно путешествую с Вами.
Ваш о. Александр Мень
[сентябрь 1978]
Дорогой отец Александр!
Пишу Вам из Хьюстона, который еще не совсем разглядела. Из Иерусалима мы Вам послали небольшой, наверно, затерявшийся, привет.
Из Блаксбурга мы ехали три дня и три ночи, и довольно неинтересно: заправки, мотели, детская возня. Мы даже этот город чуть не проехали, только дорожное объявление предупредило нас, что мы уже в Хьюстоне, хотя вид из окон ничем не подтверждал въезда, стало, пожалуй, еще пустынней. Но через секунды началось такое столпотворение: в нашу дорогу стали вливаться дороги, дорожки, развиваться, убегать, исчезать. Дорожный водопад. Никаких напоминаний о привычных городах. Сплошные круги и полукружья дорог. Где город? Где люди? Только созвездие небоскребностей возникло на горизонте. Там и была наша гостиница. И там же среди этих параллелепипедов, кубов, квадратов, трапеций со срезанными и приплюснутыми крышами белела верхушка одной маленькой часовенки, блестела и искрилась среди небоскребов. Туда через неделю мы всей семьей пришли, оказалось, что там и проводится православная служба. Яше там понравилось, и он хочет туда ходить.
Мы сняли дом более или менее приличный, я сижу и разбираю приехавший багаж, дети пошли в школу, Яша на работе.
Я Вам кратко опишу наше летнее путешествие.
Как только захлопнулись за нами двери авиалинии «Эл Аль», мы сразу оказались в родной стихии гама, шума и неразберихи. «Вот мы и дома! — говорит Яша, — будто никуда не уезжали.»(Это на территории нью–йоркского аэропорта.) Все толкаются, орут, лезут без очереди. Первые израильские впечатления. Наш самолет долго стоит в очереди на взлет, и когда подходит очередь нашего самолета, то у религиозных евреев подходит время вечерней молитвы. Они как все бухнутся в проходы… и на колени. Стюардессы принялись призывать всех сесть на места. Никто и ухом не ведет. Они молятся. Стюардессы передают приказ командира: немедленно сесть на свои места и пристегнуться! Никакого повиновения. Тут выходит сам командир корабля с увещеваниями, сначала нормальными… — все то же самое, никто не поднимается — тогда он, чуть подождав и посмотрев на полное пренебрежение к его словам, злобно произносит: «Все равно будем взлетать, даже если вы себе разобьете лбы!» Через несколько минут самолет резко начал подниматься. Я подумала, не шваркнется ли он от накала страстей? Это было первое знакомство с взаимоотношениями в Израиле между религиозными и нерелигиозными людьми. Когда же объявили: «Начинается посадка в Лоте, приземляемся на Святую землю!», тут все захлопали, запели и религиозные, и нерелигиозные… «Шолом–Алейхем! Шалом… Шалом..Стали хлопать в ладоши, радоваться. Самолет стало качать от всеобщего вдохновения. Затем, при прохождении таможни, вижу, проходит единение: всех религиозных к парапету на досмотры, и только их чемоданы «шмонают», а остальные, в том числе и мы, спокойно проходят. Совместное пение закончилось. Почему? Оказывается, служащие фирмы «Эл Аль» ненавидят религиозных за препятствия, которые те чинят им, не разрешая летать по субботам, а «суббота» начинается в пятницу, а время‑то по всему глобусу разное, и во всем мире почти всегда суббота или пятница.